Page 90 - Поединок

сначала я, а потом вы. А иначе мы не столкуемся. Будемте говорить прямо и откровенно.
Ответьте мне прежде всего: интересует вас хоть сколько-нибудь то, что о ней говорят и
сплетничают? Ну, словом… черт!.. ее репутация? Нет, нет, подождите, не перебивайте
меня… Ведь вы, надеюсь, не будете отрицать того, что вы от нее и от меня не видели ничего,
кроме хорошего, и что вы были в нашем доме приняты, как близкий, свой человек, почти как
родной.
Ромашов оступился в рыхлую землю, неуклюже споткнулся и пробормотал стыдливо:
— Поверьте, я всегда буду благодарен вам и Александре Петровне…
— Ах, нет, вовсе не в этом дело, вовсе не в этом. Я не ищу вашей благодарности, —
рассердился Николаев. — Я хочу сказать только то, что моей жены коснулась грязная,
лживая сплетня, которая… ну, то есть в которую… — Николаев часто задышал и вытер лицо
платком. — Ну, словом, здесь замешаны и вы. Мы оба — я и она — мы получаем чуть ли не
каждый день какие-то подлые, хамские анонимные письма. Не стану вам их показывать…
мне омерзительно это. И вот в этих письмах говорится… — Николаев замялся на секунду. —
Ну, да черт!.. говорится о том, что вы — любовник Александры Петровны и что… ух, какая
подлость!.. Ну, и так далее… что у вас ежедневно происходят какие-то тайные свидания и
будто бы весь полк об этом знает. Мерзость!
Он злобно заскрипел зубами и сплюнул.
— Я знаю, кто писал, — тихо сказал Ромашов, отворачиваясь в сторону.
— Знаете?
Николаев остановился и грубо схватил Ромашова за рукав. Видно было, что внезапный
порыв гнева сразу разбил его искусственную сдержанность. Его воловьи глаза расширились,
лицо налилось кровью, в углах задрожавших губ выступила густая слюна. Он яростно
закричал, весь наклоняясь вперед и приближая свое лицо в упор к лицу Ромашова:
— Так как же вы смеете молчать, если знаете! В вашем положении долг каждого
мало-мальски порядочного человека — заткнуть рот всякой сволочи. Слышите вы…
армейский донжуан! Если вы честный человек, а не какая-нибудь…
Ромашов, бледнея, посмотрел с ненавистью в глаза Николаеву. Ноги и руки у него
вдруг страшно отяжелели, голова сделалась легкой и точно пустой, а сердце упало куда-то
глубоко вниз и билось там огромными, болезненными толчками, сотрясая все тело.
— Я попрошу вас не кричать на меня, — глухо и протяжно произнес Ромашов. —
Говорите приличнее, я не позволю вам кричать.
— Я вовсе на вас и не кричу, — все еще грубо, но понижая тон, возразил Николаев. —
Я вас только убеждаю, хотя имею право требовать. Наши прежние отношения дают мне это
право. Если вы хоть сколько-нибудь дорожите чистым, незапятнанным именем Александры
Петровны, то вы должны прекратить эту травлю.
— Хорошо, я сделаю все, что могу, — сухо ответил Ромашов.
Он повернулся и пошел вперед, посередине тропинки. Николаев тотчас же догнал его.
— И потом… только вы, пожалуйста, не сердитесь… — заговорил Николаев
смягченно, с оттенком замешательства. — Уж раз мы начали говорить, то лучше говорить
все до конца… Не правда ли?
— Да? — полувопросительно произнес Ромашов.
— Вы сами видели, с каким чувством симпатии мы к вам относились, то есть я и
Александра Петровна. И если я теперь вынужден… Ах, да вы сами знаете, что в этом
паршивом городишке нет ничего страшнее сплетни!
— Хорошо, — грустно ответил Ромашов. — Я перестану у вас бывать. Ведь вы об этом
хотели просить меня? Ну, хорошо. Впрочем, я и сам решил прекратить мои посещения.
Несколько дней тому назад я зашел всего на пять минут, возвратить Александре Петровне ее
книги, и, смею уверить вас, это в последний раз.
— Да… так вот… — сказал неопределенно Николаев и смущенно замолчал.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки на шоссе. До города оставалось еще шагов
триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг на