Page 30 - Приглашение на казнь

не понимаешь, не задумываясь над тем, понимаешь ли или нет, а
когда удивляешься, то удивляешься почти уютно. Но когда
судебный пристав стал обходить со шляпой публику, ты все-таки
свою бумажку бросила в нее".
Над качающейся у пристани лоханью поднимался ничем не
виноватый, веселый, заманчивый пар. Цинциннат порывисто -- в
два быстрых приема -- вздохнул и отложил исписанные страницы.
Из скромного своего сундучка от извлек чистое полотенце.
Цинциннат был такой маленький и узкий, что ему удавалось
целиком поместиться в лохани. Он сидел, как в душегубке, и тихо
плыл. Красноватый вечерний луч, мешаясь с паром, возбуждал в
небольшом мире каменной камеры разноцветный трепет. Доплыв,
Цинциннат встал и вышел на сушу. Обтираясь, он боролся с
головокружением, с сердечной истомой. Был он очень худ, -- и
сейчас, при закатном свете, подчеркивавшем тени ребер, самое
строение его грудной клетки казалось успехом мимикрии, ибо оно
выражало решетчатую сущность его среды, его темницы. Бедненький
мой Цинциннат. Обтираясь, стараясь развлечь себя самим собой,
он разглядывал все свои жилки и невольно думал о том, что скоро
его раскупорят и все это выльется. Кости у него были легкие,
тонкие: выжидательно, с младенческим вниманием, снизу вверх
взирали на него кроткие ногти на ногах (вы-то милые, вы-то
невинные), -- и, когда он так сидел на койке, -- голый, всю
тощую спину от куприка до шейных позвонков показывая
наблюдателям за дверью (там слышался шепот, обсуждалось что-то,

шуршали, -- но ничего, пусть), Цинциннат мог сойти за
болезненного отрока, -- даже его затылок, с длинной выемкой и
хвостиком мокрых волос, был мальчишеский -- и на редкость
сподручный. Из того же сундучка Цинциннат достал зеркальце и
баночку с душистой вытравкой, ему всегда напоминавшей ту
необыкновенно густошерстую мышку, которая была у Марфиньки на
боку. Втер в колючие щеки, тщательно обходя усы.
Теперь хорошо, чисто. Вздохнул и надел прохладную, еще
пахнущую домашней стиркой ночную рубашку.
Стемнело. Он лежал и все продолжал плыть. Родион в обычный
час зажег свет и убрал ведро, лохань. Паук спустился к нему на
ниточке и сел на палец, который Родион протягивал мохнатому
зверьку, беседуя с ним, как с кенарем. Между тем дверь в
коридор оставалось чуть приоткрытой, -- и там мелькнуло
что-то... на миг свесились витые концы бледных локонов и
исчезли, когда Родион двинулся, глядя вверх на уходившего под
купол цирка крохотного акробата. Дверь все оставалась на
четверть приотворенной. Тяжелый, в кожаном фартуке, с
курчаво-красной бородой, Родион медлительно двигался по камере
и, когда захрипели перед боем часы (приблизившиеся теперь