Page 47 - Разгром

как он спал. Все видели перед собой его привычную, чуть согнутую спину. А разве мог
подумать кто-либо, что он устал, как все, и хочет спать?.. “Да... хватит ли сил у меня?” —
подумал Левинсон, и вышло это так, словно спрашивал не он, а кто-то другой. Левинсон
тряхнул головой и почувствовал мелкую противную дрожь в коленях.
— Ну вот... скоро и жинку свою увидишь, — сказал Морозке Дубов, когда они
подъезжали к госпиталю.
Морозка промолчал. Он считал, что дело это кончено, хотя ему все дни хотелось
повидать Варю. Обманывая себя, он принимал свое желание за естественное любопытство
постороннего наблюдателя: “Как это у них получится”.
Но когда он увидел ее — Варя, Сташинский и Харченко стояли возле барака, смеясь и
протягивая руки, — все в нем перевернулось. Не задерживаясь, он вместе со взводом
проехал под клены и долго возился подле жеребца, ослабляя подпруги.
Варя, отыскивая Мечика, бегло отвечала на приветствия, улыбалась всем смущенно и
рассеянно. Мечик встретился с ней глазами, кивнул и, покраснев, опустил голову: он боялся,
что она сразу подбежит к нему и все догадаются, что тут что-то неладно. Но она из
внутреннего такта не подала виду, что рада ему.
Он наскоро привязал Зючиху и улизнул в чащу. Пройдя несколько шагов, наткнулся
на Пику. Тот лежал возле своей лошади; взгляд его, сосредоточенный в себе, был влажен и
пуст.
— Садись... — сказал устало. Мечик опустился рядом.
— Куда мы пойдем теперь?.. Мечик не ответил.
— Я бы сичас рыбу ловил... — задумчиво сказал Пика. — На пасеке... Рыба сичас
книзу идет... Устроил бы водопад и ловил... Тольки подбирай. — Он помолчал и добавил
грустно: — Да ведь нет пасеки-то... нет! А то б хорошо было... Тихо там, и пчела теперь
тихая...
Вдруг он приподнялся на локте и, коснувшись Мечика, заговорил дрожащим, в тоске
и боли, голосом:
— Слухай, Павлуша... слухай, мальчик ты мой, Павлуша!.. Ну разве ж нет такого
места, нет, а? Ну как же жить будем, как жить-то будем, мальчик ты мой, Павлуша?.. Ведь
никого у меня... сам я... один... старик... помирать скоро... — Не находя слов, он беспомощно
глотал воздух и судорожно цеплялся за траву свободной рукой.
Мечик не смотрел на него, даже не слушал, но с каждым его словом что-то тихо
вздрагивало в нем, словно чьи-то робкие пальцы обрывали в душе с еще живого стебля уже
завядшие листья. “Все это кончилось и никогда не вернется...” — думал Мечик, и ему жаль
было своих завядших листьев.
— Спать пойду... — сказал он Пике, чтобы как-нибудь отвязаться. — Устал я...
Он зашел глубже в чащу, лег под кусты и забылся в тревожной дремоте... Проснулся
внезапно, будто от толчка. Сердце неровно билось, потная рубаха прилипла к телу. За кустом
разговаривали двое: Мечик узнал Сташинского и Левинсона. Он осторожно раздвинул ветки
и выглянул.
— ... Все равно, — сумрачно говорил Левинсон, — дольше держаться в этом районе
немыслимо. Единственный путь — на север, в Тудо-Вакскую долину... — Он расстегнул
сумку и вынул карту. — Вот... Здесь можно пройти хребтами, а спустимся по Хаунихедзе.
Далеко, но что ж поделаешь...
Сташинский глядел не в карту, а куда-то в таежную глубь, точно взвешивал каждую,
облитую человеческим потом версту. Вдруг он быстро замигал глазом и посмотрел на
Левин-сона.
— А Фролов?.. ты опять забываешь...
— Да — Фролов... — Левинсон тяжело опустился на траву. Мечик прямо перед собой