Page 49 - Разгром

Сташинский, вздрогнув, повернул голову, руки его задрожали еще сильнее. Вдруг он
шагнул к Мечику, и страшная багровая жила вздулась у него на лбу.
— Вон!.. — сказал он зловещим, придушенным шепотом. — Убью!..
Мечик взвизгнул и не помня себя выскочил из барака. Сташинский тут же
спохватился и обернулся к Фролову.
— Что... что это?.. — спросил тот, опасливо косясь на мензурку.
— Это бром, выпей... — настойчиво, строго сказал Сташинский.
Взгляды их встретились и, поняв друг друга, застыли, скованные единой мыслью...
“Конец...” — подумал Фролов и почему-то не удивился, не ощутил ни страха, ни волнения,
ни горечи. Все оказалось простым и легким, и даже странно было, зачем он так много
мучился, так упорно цеплялся за жизнь и боялся смерти, если жизнь сулила ему новые
страдания, а смерть только избавляла от них. Он в нерешительности повел глазами вокруг,
словно отыскивал что-то, и остановился на нетронутом обеде, возле, на табуретке. Это был
молочный кисель, он уже остыл, и мухи кружились над ним. Впервые за время болезни в
глазах Фролова появилось человеческое выражение — жалость к себе, а может быть, к
Сташинскому. Он опустил веки, и, когда открыл их снова, лицо его было спокойным и
кротким.
— Случится, будешь на Сучане, — сказал он медленно, — передай, чтоб не больно
уж там... убивались... Все к этому месту придут... да... Все придут, — повторял он с таким
выражением, точно мысль о неизбежности смерти людей еще не была ему совсем ясна и
доказана, но она была именно той мыслью, которая лишала личную — его, Фролова, —
смерть ее особенного, отдельного страшного смысла и делала ее — эту смерть — чем-то
обыкновенным, свойственным всем людям. Немного подумав, он сказал: — Сынишка там у
меня есть на руднике... Федей звать... Об нем чтоб вспомнили, когда обернется все, —
помочь там чем или как... Да давай, что ли!.. — оборвал он вдруг сразу отсыревшим и
дрогнувшим голосом.
Кривя побелевшие губы, знобясь и страшно мигая одним глазом, Сташинский поднес
мензурку. Фролов поддержал ее обеими руками и выпил.
Мечик, спотыкаясь о валежник и падая, бежал по тайге, не разбирая дороги. Он
потерял фуражку, волосы его свисали на глаза, противные и липкие, как паутина, в висках
стучало, и с каждым ударом крови он повторял какое-то ненужное жалкое слово, цепляясь за
него, потому что больше не за что было ухватиться. Вдруг он наткнулся на Варю и отскочил,
дико блеснув глазами.
— А я-то ищу тебя... — начала она обрадованно и смолкла, испуганная его безумным
видом.
Он схватил ее за руку, заговорил быстро, бессвязно:
— Слушай... они его отравили... Фролова... Ты знаешь?... Они его...
— Что?.. отравили?.. молчи!.. — крикнула она, вдруг поняв все сразу. И, властно
притянув его к себе, зажала ему рот горячей, влажной ладонью. — Молчи!.. не надо... Идем
отсюда.
— Куда?.. Ах, пусти!.. — Он рванулся и оттолкнул ее, лязгнув зубами.
Она снова схватила его за рукав и потащила за собой, повторяя настойчиво:
— Не надо... идем отсюда... увидят... Парень тут какой-то... так и вьется... идем
скорее!..
Мечик вырвался еще раз, едва не ударив ее.
— Куда ты?.. постой!.. — крикнула она, бросаясь за ним.
В это время из кустов выскочил Чиж, — она метнулась в сторону и, перепрыгнув
через ручей, скрылась в ольховнике.
— Что — не далась? — быстро спросил Чиж, подбегая к Мечику. — А ну, может, мне