Page 169 - Хождение по мукам. Сёстры

стало темно.
– Лиза, – сказала она, глядя на девушку, у которой от страха начали трястись губы. –
Николай Иванович скончался.
Лиза вскрикнула и заплакала. Катя сказала ей: «Уйдите». Потом во второй раз перечла
безобразные буквы на телеграфной ленте: «Николай Иванович скончался тяжких
ранений полученных славном посту исполнения долга точка тело перевозим Москву
средства союза…»

Кате стало тошно под грудью, на глаза поплыла темнота, она потянулась к подушке и
потеряла сознание…

На следующий день к Кате явился тот самый румяный и бородатый барин – известный
общественный деятель и либерал князь Капустин-Унжеский, – которого она слышала в
первый день революции в Юридическом клубе, – взял в свои руки обе ее руки и,
прижимая их к мохнатому жилету, начал говорить о том, что от имени организации, где
он работал вместе с покойным Николаем Ивановичем, от имени города Москвы,
товарищем комиссара которой он сейчас состоит, от имени России и революции
приносит Кате неутешные сожаления о безвременно погибшем славном борце за идею.
Князь Капустин-Унжеский был весь по природе своей до того счастлив, здоров и весел и
так искренне сокрушался, от его бороды и жилета так уютно пахло сигарами, что Кате
на минуту стало легче на душе, она подняла на него свои блестевшие от бессонницы
глаза, разжала сухие губы:
– Спасибо, что вы так говорите о Николае Ивановиче…

Князь вытащил огромный платок и вытер глаза. Он исполнил тяжелый долг и уехал, –
машина его чудовищно заревела в переулке. А Катя снова принялась бродить по
комнате, – останавливаясь перед фотографическими снимками чужого генерала с
львиным лицом, брала в руки альбом, книжку, китайскую коробочку, – на крышке ее
была цапля, схватившая лягушку, – опять ходила, глядела на обои, на шторы… Обеда она
не коснулась. «Что же вы, скушали бы хоть киселя», – сказала горничная Лиза. Не
разжимая зубов, Катя мотнула головой. Написала было Даше коротенькое письмо, но
сейчас же порвала.

Лечь бы, заснуть. Но лечь в постель, – как в гроб, – страшно после прошедшей ночи…
Больнее всего была безнадежная жалость к Николаю Ивановичу: был он хороший,
добрый, бестолковый человек… Любить его надо было таким, какой он есть… Она же
мучила. Оттого он так рано и поседел. Катя глядела в окно на тусклое, белесое небо.
Хрустела пальцами.

На следующий день была панихида, а еще через сутки – похороны останков Николая
Ивановича. На могиле говорились прекрасные речи: покойника сравнивали с
альбатросом, погибшим в пучине, с человеком, пронесшим через славную жизнь
горящий факел. Запоздавший на похороны известный социалист-революционер,
низенький мужчина в очках, сердито буркнул Кате: «Ну-ка, посторонитесь-ка,
гражданка», протиснулся к самой могиле и начал говорить о том, что смерть Николая
Ивановича лишний раз подтверждает правильность аграрной политики, проводимой его,
оратора, партией. Земля осыпалась из-под его неряшливых башмаков и падала со стуком
на гроб. У Кати горло сжималось тошной спазмой. Она незаметно вышла из толпы и
поехала домой.

У нее было одно желание – вымыться и заснуть. Когда она вошла в дом, ее охватил ужас:
полосатые обои, фотографии и коробочка с цаплей, смятая скатерть в столовой, пыльные
окна, – какая тоска! Катя велела напустить ванну и со стоном легла в теплую воду. Все
тело ее почувствовало наконец смертельную усталость. Она едва доплелась до спальни и
заснула, не раскрывая постели. Сквозь сон ей чудились звонки, шаги, голоса, кто-то
постучал в дверь, она не отвечала.
Проснулась Катя, когда было совсем темно, – мучительно сжалось сердце. «Что, что?» –
испуганно, жалобно спросила она, приподнимаясь на кровати, и с минутку надеялась,
что, быть может, все это страшное ей только приснилось… Потом, тоже с минутку,
чувствовала обиду и несправедливость, – зачем меня мучают? И, уже совсем