Page 170 - Хождение по мукам. Сёстры

проснувшись, поправила волосы, надела туфельки на босу ногу и ясно и покойно
подумала: «Больше не хочу».

Не торопясь, Катя открыла дверцу висящего на стене кустарного шкафчика-аптечки и
начала читать надписи на пузырьках. Склянку с морфием она раскрыла, понюхала и
зажала в кулачке и пошла в столовую за рюмочкой, но по пути остановилась, – в
гостиной был свет. «Лиза, это вы?» – тихо спросила Катя, приотворила дверь и увидела
сидящего на диване большого человека в военной рубашке, бритая голова его была
перевязана черным. Он торопливо встал. У Кати начали дрожать колени, стало пусто под
сердцем. Человек глядел на нее расширенными страшными глазами. Прямой рот его был
сжат. Это был Рощин, Вадим Петрович. Катя поднесла обе руки к груди. Pощин, не
опуская глаз, сказал медленно и твердо:
– Я зашел к вам, чтобы засвидетельствовать почтение. Ваша прислуга рассказала мне о
несчастии. Я остался потому, что счел нужным сказать вам, что вы можете располагать
мной, всей моей жизнью.

Голос его дрогнул, когда он выговорил последние слова, и худое лицо залилось
коричневым румянцем. Катя со всей силой прижимала руки к груди. Рощин понял по
глазам, что нужно подойти и помочь ей. Когда он приблизился, Катя, постукивая
зубами, проговорила:
– Здравствуйте, Вадим Петрович…

Невольно он поднял руки, чтобы обхватить Катю, – так она была хрупка и несчастна, с
судорожно зажатым в кулаке пузырьком, – но сейчас же опустил руки, насупился.
Чутьем женщины Катя поняла вдруг: она, несчастная, маленькая, грешная, неумелая, со
всеми своими невыплаканными слезами, с жалким пузырьком морфия, стала нужна и
дорога этому человеку, молча и сурово ждущему – принять ее душу в свою. Сдерживая
слезы, не в силах сказать ничего, разжать зубы, Катя наклонилась к руке Вадима
Петровича и прижалась к ней губами и лицом.