Page 18 - Хождение по мукам. Сёстры

– Как раз мои любимые карамельки.
Затем Телегин, бочком присев напротив Даши, принялся внимательно глядеть на
горчичницу. На его большом и широком лбу от напряжения налилась жила. Он
осторожно вытащил платок и вытер лоб.

У Даши губы сами растягивались в улыбку: этот большой красивый человек до того в
себе не уверен, что готов спрятаться за горчичницу. У него где-нибудь в Арзамасе, – так
ей показалось, – живет чистенькая старушка мать и пишет оттуда строгие письма насчет
его «постоянной манеры давать взаймы денежки разным дуракам», насчет того, что
только «скромностью и прилежанием получишь, друг мой, уважение среди людей». И он,
очевидно, вздыхает над этими письмами, понимая, как далеко ему до совершенства.
Даша почувствовала нежность к этому человеку.
– Вы где служите? – спросила она.

Телегин сейчас же поднял глаза, увидел ее улыбку и широко улыбнулся.
– На Балтийском заводе.

– Интересная работа у вас?

– Не знаю. По-моему, всякая работа интересна.
– Мне кажется, рабочие должны вас очень любить.
– Вот не думал никогда об этом. Но, по-моему, не должны любить. За что им меня
любить? Я с ними строг. Хотя отношения хорошие, конечно. Товарищеские отношения.
– Скажите, – вам действительно нравится все, что сегодня делалось в той комнате?

Морщины сошли со лба Ивана Ильича, он громко рассмеялся.

– Мальчишки. Хулиганы отчаянные. Замечательные мальчишки. Я своими жильцами
доволен, Дарья Дмитриевна. Иногда в нашем деле бывают неприятности, вернешься
домой расстроенным, а тут преподнесут чепуху какую-нибудь… На следующий день
вспомнишь – умора.
– А мне эти кощунства очень не понравились, – сказала Даша строго, – это просто
нечистоплотно.

Он с удивлением посмотрел ей в глаза. Она подтвердила – «очень не понравилось».
– Разумеется, виноват прежде всего я сам, – проговорил Иван Ильич раздумчиво, – я их к
этому поощрял. Действительно, пригласить гостей и весь вечер говорить
непристойности… Ужасно, что вам все это было так неприятно.

Даша с улыбкой глядела ему в лицо. Она могла бы что угодно сказать этому почти
незнакомому ей человеку.

– Мне представляется, Иван Ильич, что вам совсем другое должно нравиться. Мне
кажется, – вы хороший человек. Гораздо лучше, чем сами о себе думаете. Правда,
правда.

Даша, облокотясь, подперла подбородок и мизинцем трогала губы. Глаза ее смеялись, а
ему казались они страшными, – до того были потрясающе прекрасны: серые, большие,
холодноватые. Иван Ильич в величайшем смущении сгибал и разгибал чайную ложку.
На его счастье, в столовую вошла Елизавета Киевна, – на ней была накинута турецкая
шаль и на ушах бараньими рогами закручены две косы. Даше она подала длинную
мягкую руку, представилась:
– Расторгуева, – села и сказала: – О вас много, много рассказывал Жиров. Сегодня я
изучала ваше лицо. Вас коробило. Это хорошо.
– Лиза, хотите холодного чаю? – поспешно спросил Иван Ильич.