Page 19 - Хождение по мукам. Сёстры

– Нет, Телегин, вы знаете, что я никогда не пью чаю… Так вот, вы думаете, конечно, что
за странное существо говорит с вами? Я – никто. Ничтожество. Бездарна и порочна.

Иван Ильич, стоявший у стола, в отчаянии отвернулся. Даша опустила глаза. Елизавета
Киевна с улыбкой разглядывала ее.

– Вы изящны, благоустроены и очень хороши собой. Не спорьте, вы это сами знаете. В
вас, конечно, влюбляются десятки мужчин. Обидно думать, что все это кончится очень
просто, – придет самец, народите ему детей, потом умрете. Скука.

У Даши от обиды задрожали губы.
– Я и не собираюсь быть необыкновенной, – ответила она, – и не знаю, почему вас так
волнует моя будущая жизнь.
Елизавета Киевна еще веселее улыбнулась, глаза же ее продолжали оставаться
грустными и кроткими.
– Я же вас предупредила, что я ничтожная как человек и омерзительная как женщина.
Переносить меня могут очень немногие, и то из жалости, как, например, Телегин.
– Черт знает, что вы говорите, Лиза, – пробормотал он, не поднимая головы.

– Я ничего от вас не требую, Телегин, успокойтесь. – И она опять обратилась к Даше: –
Вы переживали когда-нибудь бурю? Я пережила одну бурю. Был человек, я его любила,
он меня ненавидел, конечно. Я жила тогда на Черном море. Была буря. Я говорю этому
человеку: «Едем…» От злости он поехал со мной… Нас понесло в открытое море… Вот
было весело. Чертовски весело. Я сбрасываю с себя платье и говорю ему…

– Слушайте, Лиза, – сказал Телегин, морща губы и нос, – вы врете. Ничего этого не было,
я знаю.
Тогда Елизавета Киевна с непонятной улыбкой поглядела на него и вдруг начала
смеяться. Положила локти на стол, спрятала в них лицо и, смеясь, вздрагивала полными
плечами. Даша поднялась и сказала Телегину, что хочет домой и уедет, если можно, ни с
кем не прощаясь.
Иван Ильич подал Даше шубку так осторожно, точно шубка была тоже частью Дашиного
существа, сошел вниз по темной лестнице, все время зажигая спички и сокрушаясь, что
так темно, ветрено и скользко, довел Дашу до угла и посадил на извозчичьи санки, –
извозчик был старичок, и лошадка его занесена снегом. И долго еще стоял и смотрел,
без шапки и пальто, как таяли и расплывались в желтом тумане низенькие санки с
сидящей в них фигурой девушки. Потом не спеша вернулся домой, в столовую. Там, у
стола, все так же – лицом в руки – сидела Елизавета Киевна. Телегин почесал
подбородок и проговорил, морщась:
– Лиза.

Тогда она быстро, слишком быстро, подняла голову.
– Лиза, для чего, простите меня, вы всегда заводите такой разговор, что всем делается
неловко и стыдно?
– Влюбился, – негромко проговорила Елизавета Киевна, продолжая глядеть на него
близорукими, грустными, точно нарисованными глазами, – сразу вижу. Вот скука.
– Это совершенная неправда. – Телегин побагровел. – Неправда.

– Ну, виновата. – Она лениво встала и ушла, волоча за собой по полу пыльную турецкую
шаль.
Иван Ильич походил некоторое время в задумчивости, выпил холодного чаю, потом взял
стул, на котором сидела Дарья Дмитриевна, и отнес его в свою комнату. Там
примерился, поставил его в угол и, взяв себя всей горстью за нос, проговорил точно с
величайшим изумлением: