Page 9 - Хождение по мукам. Сёстры

– Катя, я не хочу, чтобы ты так говорила, мне это неприятно – понимаешь?
Екатерина Дмитриевна села на кровать, щекою прижалась к Дашиной голой спине и
засмеялась, целуя между лопатками.
– Какие мы рогатые уродились: ни в ерша, ни в ежа, ни в дикую кошку.

Однажды на теннисной площадке появился англичанин – худой, бритый, с выдающимся
подбородком и детскими глазами. Одет он был до того безукоризненно, что несколько
молодых людей из свиты Екатерины Дмитриевны впали в уныние. Даше он предложил
партию и играл, как машина. Даше казалось, что он за все время ни разу на нее не
взглянул, – глядел мимо. Она проиграла и предложила вторую партию. Чтобы было
ловчее, засучила рукава белой блузки. Из-под пикейной ее шапочки выбилась прядь
волос, она ее не поправляла. Отбивая сильным дрейфом над самой сеткой мяч, Даша
думала: «Вот ловкая русская девушка с неуловимой грацией во всех движениях, и
румянец ей к лицу».
Англичанин выиграл и на этот раз, поклонился Даше – был он совсем сухой, – закурил
душистую папироску и сел невдалеке, спросив лимонаду.
Играя третью партию со знаменитым гимназистом, Даша несколько раз покосилась в
сторону англичанина – он сидел за столиком, охватив у щиколотки ногу в шелковом
носке, положенную на колено, сдвинув соломенную шляпу на затылок, и, не
оборачиваясь, глядел на море.

Ночью, лежа в постели, Даша все это припомнила, ясно видела себя, прыгавшую по
площадке, красную, с выбившимся клоком волос, и расплакалась от уязвленного
самолюбия и еще чего-то, бывшего сильнее ее самой.

С этого дня она перестала ходить на теннис. Однажды Екатерина Дмитриевна ей
сказала:

– Даша, мистер Беильс о тебе справляется каждый день, – почему ты не играешь?

Даша раскрыла рот – до того вдруг испугалась. Затем с гневом сказала, что не желает
слушать «глупых сплетен», что никакого мистера Беильса не знает и знать не хочет, и он
вообще ведет себя нагло, если думает, будто она из-за него не играет в «этот дурацкий
теннис». Даша отказалась от обеда, взяла в карман хлеба и крыжовнику и ушла в лес, и в
пахнущем горячею смолою сосновом бору, бродя между высоких и красных стволов,
шумящих вершинами, решила, что нет больше возможности скрывать жалкую истину:
влюблена в англичанина и отчаянно несчастна.
Так, понемногу поднимая голову, вырастал в Даше второй человек. Вначале его
присутствие было отвратительно, как нечистота, болезненно, как разрушение. Затем
Даша привыкла к этому сложному состоянию, как привыкают после лета, свежего ветра,
прохладной воды – затягиваться зимою в корсет и суконное платье.

Две недели продолжалась ее самолюбивая влюбленность в англичанина. Даша
ненавидела себя и негодовала на этого человека. Несколько раз издали видела, как он
лениво и ловко играл в теннис, как ужинал с русскими моряками, и в отчаянии думала,
что он самый обаятельный человек на свете.

А потом появилась около него высокая, худая девушка, одетая в белую фланель, –
англичанка, его невеста, – и они уехали. Даша не спала целую ночь, возненавидела себя
лютым отвращением и под утро решила, что пусть это будет ее последней ошибкой в
жизни.
На этом она успокоилась, а потом ей стало даже удивительно, как все это скоро и легко
прошло. Но прошло не все. Даша чувствовала теперь, как тот второй человек точно
слился с ней, растворился в ней, исчез, и она теперь вся другая – и легкая и свежая, как
прежде, – но точно вся стала мягче, нежнее, непонятнее, и словно кожа стала тоньше, и
лица своего она не узнавала в зеркале, и особенно другими стали глаза, замечательные
глаза, посмотришь в них – голова закружится.
В середине августа Смоковниковы вместе с Дашей переехали в Петербург, в свою
большую квартиру на Пантелеймоновской. Снова начались вторники, выставки картин,