Page 14 - Хождение по мукам. Сёстры

Сестры быстро обернулись, но дверь была затворена. Екатерина Дмитриевна сказала:
– Иди-ка ты спать, ребенок. А я пойду выяснять отношения. Вот удовольствие, в самом
деле, – едва на ногах стою.
Она проводила Дашу до ее комнаты, рассеянно поцеловала, потом вернулась в столовую,
где захватила сумочку, поправила гребень и тихо, пальцем, постучала в дверь кабинета:
– Николай, отвори, пожалуйста.

На это ничего не ответили. Было зловещее молчание, затем фыркнул нос, повернули
ключ, и Екатерина Дмитриевна, войдя, увидела широкую спину мужа, который, не
оборачиваясь, шел к столу, сел в кожаное кресло, взял слоновой кости нож и резко
провел им вдоль разгиба книги (роман Вассермана «Сорокалетний мужчина»).
Все это делалось так, будто Екатерины Дмитриевны в комнате нет.

Она села на диван, одернула юбку на ногах и, спрятав носовой платочек в сумку,
щелкнула замком. При этом у Николая Ивановича вздрогнул клок волос на макушке.

– Я не понимаю только одного, – сказала она, – ты волен думать все, что тебе угодно, но
прошу Дашу в свои настроения не посвящать.

Тогда он живо повернулся в кресле, вытянул шею и бороду и проговорил, не разжимая
зубов:
– У тебя хватает развязности называть это моим настроением?

– Не понимаю.

– Превосходно! Ты не понимаешь? Ну, а вести себя, как уличная женщина, кажется,
очень понимаешь?

Екатерина Дмитриевна немного только раскрыла рот на эти слова. Глядя в
побагровевшее до пота, обезображенное лицо мужа, она проговорила тихо:
– С каких пор, скажи, ты начал говорить со мной неуважительно?

– Покорнейше прошу извинить! Но другим тоном я разговаривать не умею. Одним
словом, я желаю знать подробности.

– Какие подробности?
– Не лги мне в глаза.

– Ах, вот ты о чем. – Екатерина Дмитриевна закатила, как от последней усталости,
большие глаза. – Давеча я тебе сказала что-то такое… Я и забыла совсем.

– Я хочу знать – с кем это произошло?
– А я не знаю.

– Еще раз прошу не лгать…
– А я не лгу. Охота тебе лгать. Ну, сказала. Мало ли что я говорю со зла. Сказала и
забыла.
Во время этих слов лицо Николая Ивановича было как каменное, но сердце его нырнуло
и задрожало от радости: «Слава богу, наврала на себя». Зато теперь можно было
безопасно и шумно ничему не верить – отвести душу.
Он поднялся с кресла и, шагая по ковру, останавливаясь и разрезая воздух взмахами
костяного ножа, заговорил о падении семьи, о растлении нравственности, о священных,
ныне забытых обязанностях женщины – жены, матери своих детей, помощницы мужа. Он
упрекал Екатерину Дмитриевну в душевной пустоте, в легкомысленной трате денег,
заработанных кровью («не кровью, а трепанием языка», – поправила Екатерина
Дмитриевна). Нет, больше, чем кровью, – тратой нервов. Он попрекал ее беспорядочным