Page 90 - Хождение по мукам. Сёстры

18
– Я говорю брату, – ты начетчик, ненавижу социал-демократов, у вас людей пытать
будут, если кто в слове одном ошибется. Я ему говорю, – ты астральный человек. Тогда
он все-таки выгнал меня из дому. Теперь – в Москве, без денег. Страшно забавно.
Пожалуйста, Дарья Дмитриевна, попросите Николая Ивановича. Мне бы все равно какое
место, – лучше всего, конечно, в санитарном поезде.
– Хорошо, я ему скажу.

– Здесь у меня – никого знакомых. А помните нашу «Центральную станцию»? Василий
Веньяминович Валет – чуть ли не в Китай уехал… Сапожков где-то на войне. Жиров на
Кавказе, читает лекции о футуризме. А где Иван Ильич Телегин, – не знаю. Вы, кажется,
были с ним хорошо знакомы?

Елизавета Киевна и Даша медленно шли между высокими сугробами по переулку. Падал
снежок, похрустывал под ногами. Извозчик на низеньких санках, высунув из козел
заскорузлый валенок, протрусил мимо и прикрикнул:

– Барышни, зашибу!
Снега было очень много в эту зиму. Над переулком висели ветви лип, покрытые снегом.
И все белесое снежное небо было полно птиц. С криком, растрепанными стаями
церковные галки взлетали над городом, садились на башню, на купола, уносились в
студеную высоту.

Даша остановилась на углу и поправила белую косынку. Котиковая шубка ее и муфта
были покрыты снежинками. Лицо ее похудело, глаза были больше и строже.

– Иван Ильич пропал без вести, – сказала она, – я о нем ничего не знаю.
Даша подняла глаза и глядела на птиц. Должно быть, голодно было галкам в городе,
занесенном снегом. Елизавета Киевна с застывшей улыбкой очень красных губ стояла,
опустив голову в ушастой шапке. Мужское пальто на ней было тесно в груди, меховой
воротник слишком широк, и короткие рукава не прикрывали покрасневших рук. На ее
желтоватой шее таяли снежинки.
– Я сегодня же поговорю с Николаем Ивановичем, – сказала Даша.

– Я на всякую работу пойду. – Елизавета Киевна посмотрела под ноги и покачала
головой. – Страшно любила Ивана Ильича, страшно, страшно любила. – Она засмеялась,
и ее близорукие глаза налились слезами. – Значит, завтра приду. До свидания.
Она простилась и пошла, широко шагая в валеных калошах и по-мужски засунув
озябшие руки в карманы.

Даша глядела ей вслед, потом сдвинула брови и, свернув за угол, вошла в подъезд
особняка, где помещался городской лазарет. Здесь, в высоких комнатах, отделанных
дубом, пахло йодоформом, на койках лежали и сидели раненые, стриженые и в халатах.
У окна двое играли в шашки. Один ходил из угла в угол мягко, в туфлях. Когда появилась
Даша, он живо оглянулся на нее, сморщил низкий лоб и лег на койку, закинув за голову
руки.
– Сестрица, – позвал слабый голос. Даша подошла к одутловатому большому парню с
толстыми губами. – Поверни, Христа ради, на левый бочок, – проговорил он, охая через
каждое слово. Даша обхватила его, изо всей силы приподняла и повернула, как мешок. –
Температуру мне ставить время, сестрица. – Даша встряхнула градусник и засунула ему
под мышку. – Рвет меня, сестрица, крошку съем, – все долой. Мочи нет.
Даша покрыла его одеялом и отошла. На соседних койках улыбались, один сказал:

– Он, сестрица, только ради вас рассолодел, а сам здоровый, как боров.
– Пускай его, пускай помается, – сказал другой голос, – он никому не вредит, – сестрице
забота, и ему томно.