Page 94 - Старик

так страшно туда возвращаться.
Это было гиблое место, хотя на вид ничего особенного: сосны, сирень,
заборы, старые дачки, обрывистый берег реки со скамейками, которые
каждые
два года отодвигались дальше от воды, потому что песчаный берег
обваливался, и дорога, укатанная грубым, в мелкой гальке гудроном; гудрон
уложили в середине тридцатых годов, и то не до конца, а лишь до поворота
на Четвертую линию, или, как говорили прежде, вероятно, еще до
революции,
на Четвертую _просеку_, ибо некогда тут был истинный бор, его следовало
_просекать_, но уже лет сорок назад с обеих сторон линии, или просеки -
или Grobe Allee, как называла эту нырявшую меж холмами лесную
дорогу
коричневогубая морщинистая Мария Адольфовна, лицом
напоминавшая
свалявшийся старый чулок, но бесконечно добрый, мягкий и какой-то
удивительно домашний чулок; куда она делась потом, после того лета, когда
она с плачем уходила навсегда из Саниной жизни? - с обеих сторон
Большой
аллеи простирались участки новых громадных дач, и сосны, огороженные
заборами, теперь скрипели под ветром и сочились смоляным духом в жару
для
кого-то персонально, вроде как музыканты, приглашенные играть на
свадьбу.
Ах, впрочем, все равно хорошо! Музыку можно слушать, стоя на улице.

Воздух
над соснами, над заборами и просекой был ошеломительно чист, и чистота
была такой силы, что могла опрокинуть неосторожного человека, попавшего
в
этот воздух прямо из города, из набитого битком автобуса. Так бывало и в
то лето с Саней: будто взрослый, он мотался по разным учреждениям,
приемным, стоял в очередях и только к вечеру прикатывал в Бор и глотал,
захлебывался... Он ощущал сладость воздуха и горечь предчувствий... Да,
да, это было гиблое место. Вернее сказать, проклятое место. Несмотря на
все его прелести. Потому что тут странным образом гибли люди:
некоторые
тонули в реке во время ночных купаний, других сражала внезапная болезнь, а
кое-кто сводил счеты с жизнью на чердаках своих дач.
Мария Адольфовна шептала: "O, jetzt mub ich mich auf den Weg machen..."
[о, я должна теперь собираться в дорогу..." (нем.)] - и в десятый раз
что-то перекладывала, упаковывала, садилась на диван, пила валерьянку. И
опять: "O, jetzt mub ich..." Ее книжки в старинных, с золотым тиснением
переплетах пахли сухими духами "саше". У нее была восьмигранная
деревянная