Page 108 - Рассказы
P. 108

вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо
               дунула: "К добру!"
                     Пожилая баба покачала головой:
                     – К добру?
                     – К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
                     – Упредила.
                     – Упредила,  упредила,  А  я  ишо  подумай  вечером-то:  "К  какому  добру,думаю,–  мне
               суседка-то  предсказала?"  Только  так  подумала,  а  дверь-то  открывается  –  и  он  вот  он,  на
               пороге,
                     – Господи,  господи,–  прошептала  пожилая  баба  и  вытерла  концом  платка
               повлажневшие глаза.– Надо же!
                     Бабы  втащили  на  круг  Ермолая.  Ермолай  недолго  думая  пошел  вколачивать  одной
               ногой, а второй только каблуком пристукивал… И приговаривал: "Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та".
               И вколачивал и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
                     – Давай, Ермил! – кричали Ермолаю,– У тя седня радость большая – шевелись!
                     – Ат-та, оп-па,–  приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок
               лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он и плясал – слегка сгорбатившись, и
               большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои
               горести – долго ждал этого дня, без малого пять лет.
                     В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
                     – Давай, тять…
                     – Давай – батька с сыном! Шевелитесь!
                     – А Степка-то не изработался – взбрыкивает.
                     – Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали…
                     – Там дадут – догонют да еще дадут.
                     – Ат-та, оп-па!..-приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
                     Плясать оба не умели, но работали ладно – старались. Людям нравилось, смотрели на
               них с удовольствием,
                     Так гуляли.
                     Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только,
               что  он  подошел  к  Степану  и  что-то  сказал  ему.  Степан  вышел  с  ним  на  улицу.  А  в  избе
               продолжали гулять: решили, что так надо, наверно, явиться Степану в сельсовет – оформить
               всякие  там  бумаги.  Только  немая  что-то  забеспокоилась,  замычала  тревожно,  начала
               тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
                     – Отстань, ну тя! Пляши вон.
                     Вышли за ворота. Остановились.
                     – Ты что, сдурел, парень? – спросил участковый, вглядываясь в лицо Степана.
                     Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
                     – Чудно? Ничего… Бывает.
                     – Тебе же три месяца сидеть осталось!
                     – Знаю не хуже тебя… Дай закурить.
                     Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
                     – Пошли.
                     – Пошли.
                     – Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся…
                     – Сегодня не надо – пусть погуляют. Завтра скажешь.
                     – Три месяца не досидеть и сбежать!.. – опять изумился милиционер. – Прости меня, но
               я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
                     Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота,
               прясла… Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
                     – А?
                     – Чего?
   103   104   105   106   107   108   109   110   111   112   113