Page 17 - Рассказы

свежестью, той свежестью, какая исходит от лужиц, подернутых светлым, как стеклышко,
ледком; от комков земли, окропленных мелким бисером изморози; от вчерашних кострищ в
огородах, зола которых седая, и влажная, и тяжелая; от палого листа, который отсырел с
весной, но все равно, когда идешь, громко шуршит под ногами.
– Может, я схожу к директору-то, попрошу?.. – заговорила мать.
Иван брился.
– Еще чего! В ноги упади – он довольный будет.
– Ну а как жа теперь? – Мать старалась говорить не просительно, как можно
убедительней – понимала; разговор, наверно, последний. – Ходют люди, просют. Язык-то не
отсохнет…
– Я ходил. Просил.
– Да знаю я тебя, тугоносого, как ты просил! Лаяться только умеете…
– Хватит, мам.
Мать больше не выдержала, села на приступку и заплакала тихонько и запричитала:
– Куда вот собрался? К черту на кулички… То ли уж на роду мне написано весь свой
век мучиться. Пошто жа, сынок, только про себя думаешь?..
Иван знал: будут слезы. И оттого было так плохо на душе, щемило даже, И оттого он
хмурился раньше времени.
– Да што ты меня… на войну, што ли, провожаешь? Што я там?.. Да ну, к шутам все! И
вечно – слезы!.. Мне уж от этих слез житья нету.
– Сходила ба, попросила – не каменный он, подыскал ба чего-нибудь. А то к
инспектору сходи… Што уж сразу так – уезжать. Вон у Кольки Завьялова тоже права
отбирали, сходил парень-то, поговорил… С людьми поговорить надо…
– Они уж в милиции, права-то. Поздно.
– Ну в милицию съездил ба…
– Хо-о! – изумился Иван.– Ну ты даешь!
– Господи, господи… Всю жись вот так, И за што мне такая доля злосчастная!
Проклятая я, што ли…
Невмоготу становилось, Иван вышел во двор, умылся под рукомойником, постоял в
одной майке у ворот… Посмотрел на село. Все он тут знал. И томился здесь, в этих
переулках, лунными ночами… А крепости желанной в душе перед дальней дорогой не
ощущал. Он не боялся ездить, но нужна крепость в душе и немножко надо веселей уезжать.
Вывернулся откуда-то пес Дик, красивый, но шалавый, кинулся с лаской.
– Ну! – Иван откинул пса, пошел в дом.
Мать накрывала на стол,
– Ну, поработал ба на свинарнике…
Они настойчивые, матери. И беспомощные.
– Ни под каким лозунгом,– твердо сказал Иван.– Вся деревня смеяться будет. Я знаю,
для чего он меня хочет на свинарник загнать… Только у него ничего не выйдет,
– Господи, господи…
…Позавтракали.
Мать уложила все в чемодан и тут же села на пол у раскрытого чемодана и опять
заплакала. Только не причитала теперь.
– С годок поработаю и приеду. Чего ты?..
Мать вытерла слезы,
– Может, схожу, сынок? – Посмотрела снизу на сына, и из глаз прямо плеснулось горе,
и мольба, и надежда, и отчаяние,– Упрошу его… Он хороший мужик.
– Мам… Мне тоже тяжело.
– А может, сунуть кому-нибудь в милиции-то? Што, думаешь, не берут? Счас, не взяли!
Колька Завьялов, думаешь, не сунул? Сунул… Счас, отдали так-то.
– Тут неизвестно, кто кому сунет: я им или они мне.
Предстояло прощание с печкой. Всякий раз, когда Иван куда-нибудь уезжал далеко,