Page 124 - Тихий Дон

На другой же день, как только Наталья перебралась к свекрам, Пантелей Прокофьевич
под свой указ заставил Дуняшку писать Григорию письмо.

«Здравствуй, дорогой сын наш Григорий Пантелеевич! Шлем мы тебе
нижайший поклон и от всего родительского сердца, с матерью твоей Василисой
Ильинишной, родительское благословение. Кланяется тебе брат Петр Пантелеевич
с супругой Дарьей Матвеевной и желает тебе здравия и благополучия; ишо
кланяется тебе сестра Евдокея и все домашние. Письмо твое, пущенное от февраля
пятого числа, мы получили и сердечно благодарим за него.
А если, ты прописал, конь засекается, то заливай ему свиным нутряным
салом, ты знаешь, и на задок не подковывай, коли нету склизости, или, сказать,
гололедицы. Жена твоя Наталья Мироновна проживает у нас и находится в здравии
и благополучии.
Сушеной вишни мать тебе посылает и пару шерстяных чулок, а ишо сала и
разного гостинцу. Мы все живы и здоровы, а дите у Дарьи померло, о чем
сообщаем. Надысь крыли с Петром сараи, и он тебе велит коня блюсть и сохранять.
Коровы потелились; старая кобыла починает, отбила вымя, и видно, как жеребенок
у ней в пузе стукает. Покрыл ее с станишной конюшни жеребец по кличке Донец, и
на пятой неделе поста ждем. Мы рады об твоей службе и что начальство одобряет
тебя. Ты служи, как и полагается. За царем служба не пропадет. А Наталья
теперича будет у нас проживать, и ты об этом подумай. А ишо беда: на масленую
зарезал зверь трех овец. Ну, бывай здоров и богом хранимый. Про жену не
забывай, мой тебе приказ. Она ласковая баба и в законе с тобой. Ты борозду не
ломай и отца слухай.
Твой родитель, старший урядник Пантелей Мелехов».

Полк Григория стоял в четырех верстах от русско-австрийской границы, в местечке
Радзивиллово. Григорий писал домой изредка. На сообщение о том, что Наталья пришла к
отцу, ответил сдержанно, просил передать ей поклон; содержание писем его было уклончиво
и мутно. Пантелей Прокофьевич заставлял Дуняшку или Петра перечитывать их по
нескольку раз, вдумываясь в затаенную меж строк неведомую Григорьеву мысль. Перед
пасхой он в письме прямо поставил вопрос о том, будет ли Григорий по возвращении со
службы жить с женой или по-прежнему с Аксиньей.
Григорий ответ задержал. После троицы получили от него короткое письмо. Дуняшка
читала быстро, глотая концы слов, и Пантелей Прокофьевич с трудом поспевал улавливать
смысл, откидывая бесчисленные поклоны и расспросы. В конце письма Григорий касался
вопроса о Наталье:

«…Вы просили, чтоб я прописал, буду я аль нет жить с Натальей, но я вам,
батя, скажу, что отрезанную краюху не прилепишь. И чем я Наталью теперь
примолвлю, как у меня, сами знаете, дите? А сулить я ничего не могу, и мне об
этом муторно гутарить. Нады поймали на границе одного с контрабандой, и нам
довелось его повидать, объясняет, что вскорости будет с австрийцами война и царь
ихний будто приезжал к границе, осматривал, откель зачинать войну и какие земли
себе захапать. Как зачнется война, может, и я живой не буду, загодя нечего
решать».

Наталья работала у свекра и жила, взращивая бессознательную надежду на
возвращение мужа, опираясь на нее надломленным духом. Она ничего не писала Григорию,
но не было в семье человека, кто бы с такой тоской и болью ожидал от него письма.
Обычным, нерушимым порядком шла в хуторе жизнь: возвратились отслужившие
сроки казаки, по будням серенькая работа неприметно сжирала время, по воскресеньям с
утра валили в церковь семейными табунами; шли казаки в мундирах и праздничных
шароварах; длинными шуршащими подолами разноцветных юбок мели пыль бабы, туго
затянутые в расписные кофточки с буфами на морщиненных рукавах.