Page 126 - Тихий Дон

пологом висела над Обдоньем. Ночами густели за Доном тучи, лопались сухо и раскатисто
громовые удары, но не падал на землю, пышущую горячечным жаром, дождь, вхолостую
палила молния, ломая небо на остроугольные голубые краюхи.
По ночам на колокольне ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хутором крики, а
сыч с колокольни перелетал на кладбище, ископыченное телятами, стонал над бурыми
затравевшими могилами.
— Худому быть, — пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски.
— Война пристигнет.
— Перед турецкой кампанией накликал так вот.
— Может, опять холера?
— Добра не жди, с церкви к мертвецам слетает.
— Ох, милостивец, Микола-угодник…
Шумилин Мартин, брат безрукого Алексея, две ночи караулил проклятую птицу под
кладбищенской оградой, но сыч — невидимый и таинственный — бесшумно пролетал над
ним, садился на крест в другом конце кладбища, сея над сонным хутором тревожные клики.
Мартин непристойно ругался, стреляя в черное обвислое пузо проплывающей тучи, и
уходил. Жил он тут же под боком. Жена его, пугливая хворая баба, плодовитая, как
крольчиха, — рожавшая каждый год, — встречала мужа упреками:
— Дурак, истованный дурак! Чего он тебе, вражина, мешает, что ли? А как бог
накажет? Хожу вот на последях, а ну как не разрожусь через тебя, чертяку?
— Цыц, ты! Небось, разродишься! Расходилась, как бондарский конь. А чего он тут,
проклятый, в тоску вгоняет? Беду, дьявол, кличет. Случись война — заберут, а ты их вон
сколько нащенила. — Мартин махал в угол, где на полсти плелись мышиные писки и храп
спавших вповалку детей.
Мелехов Пантелей, беседуя на майдане со стариками, веско доказывал:
— Пишет Григорий наш, что астрицкий царь наезжал на границу и отдал приказ, чтоб
всю свою войску согнать в одну месту и идтить на Москву и Петербург.
Старики вспоминали минувшие войны, делились предположениями:
— Не бывать войне, по урожаю видать.
— Урожай тут ни при чем.
— Студенты мутят, небось.
— Мы об этом последние узнаем.
— Как в японскую войну.
— А коня сыну-то справил?
— Чего там загодя…
— Брехни это!
— А с кем война-то?
— С турками из-за моря. Море никак не разделют.
— И чего там мудреного? Разбили на улеши, вот как мы траву, и дели!
Разговор замазывался шуткой, и старики расходились.
Караулил людей луговой скоротечный покос, доцветало за Доном разнотравье,
невровень степному, квелое и недуховитое. Одна земля, а соки разные высасывает трава; за
бугром в степи клеклый чернозем что хрящ: табун прометется — копытного следа не
увидишь; тверда земля, и растет по ней трава сильная, духовитая, лошади по пузо; а возле
Дона и за Доном мочливая, рыхлая почва гонит травы безрадостные и никудышные, брезгает
ими и скотина в иной год.
Отбивали косы по хутору, выстругивали грабельники, бабы квасы томили косарям на
утеху, а тут приспел случай, колыхнувший хутор от края до другого: приехал становой
пристав со следователем и с чернозубым мозглявеньким офицером в форме, досель
невиданной; вытребовали атамана, согнали понятых и прямиком направились к Лукешке
косой.
Следователь нес в руке парусиновую фуражку с форменным значком. Шли вдоль