Page 130 - Тихий Дон

Где-то позади, в сером слизистом тумане осталась длинная дорога от
Маньково-Калитвенской слободы до местечка Радзивиллово. Пытался Григорий вспомнить
оставшийся позади путь, но ничего связного не выходило; красные станционные постройки,
татакающие под шатким полом колеса вагонов, запах конских испражнений и сена,
бесконечные нити рельсов, стекавшие из-под паровоза, дым, мимоходом заглядывавший в
дверки вагонов, усатая рожа жандарма на перроне не то в Воронеже, не то в Киеве…
На полустанке, где сгружались, толпились офицеры и какие-то в серых свитках бритые
люди, разговаривавшие на чужом, непонятном языке. Лошадей долго выводили из вагонов
по подмостям, помощник эшелонного скомандовал седловку, повел триста с лишним казаков
к ветеринарному лазарету. Длинная процедура с осмотром лошадей. Разбивка по сотням.
Снующие вахмистры и урядники. В первую сотню отбирали светло-гнедых лошадей; во
вторую — серых и буланых; в третью — темно-гнедых; Григория отбили в четвертую, где
подбирались лошади золотистой масти и просто гнедой; в пятую — светло-рыжей и в
шестую — вороной. Вахмистры разбили казаков повзводно и повели к сотням, разбросанным
по имениям и местечкам.
Бравый лупоглазый вахмистр Каргин с нашивками за сверхсрочную службу, проезжая
мимо Григория, спросил:
— Какой станицы?
— Вешенской.
— Куцый? 22
Григорий, под сдержанный смешок казаков-иностаничников, молча проглотил
оскорбление.
Дорога вывела на шоссе. Донские кони, в первый раз увидевшие шоссейную дорогу,
ступили на нее, постригивая ушами и храпя, как на речку, затянутую льдом, потом,
освоились и пошли, сухо выщелкивая свежими, непотертыми подковами. Искромсанная
лезвиями чахлых лесков, лежала чужая, польская, земля. Парился хмурый теплый день, и
солнце, тоже как будто не донское, бродило где-то за кисейной занавесью сплошных туч.
Имение Радзивиллово находилось в четырех верстах от полустанка. Казаков на
полпути обогнал шибко прорысивший эшелонный с ординарцем. До имения доехали в
полчаса.
— Это что за хутор? — спросил у вахмистра казачок Митякинской станицы, указывая
на купу оголенных макушек сада.
— Хутор? Ты про хутора забывай, стригун митякинский! Это тебе не Область войска
Донского.
— А что это, дяденька?
— Какой я тебе дяденька? Ать нашелся племяш! Это, братец ты мой, имение княгини
Урусовой. Тут, самое, наше четвертая сотня помещается.
Тоскуя и выглаживая конскую шею, Григорий давил ногами стремена, глядел на
аккуратный двухэтажный дом, на деревянный забор, на чудного вида дворовые постройки.
Ехали мимо сада, и нагие деревья одинаковым языком шептались с ветром, так же, как и там,
в покинутой далекой Донщине.
Нудная и одуряющая потекла жизнь. Молодые казаки, оторванные от работы, томились
первое время, отводя душу в разговорах, перепадавших в свободные часы. Сотня поселилась
в больших, крытых черепицей флигелях; спали на нарах, раскинутых возле окон. По ночам
далеким пастушьим рожком брунжала отставшая от рамы, заклеивавшая щель бумага, и
Григорий, прислушиваясь в многоголосом храпе к ее звону, чувствовал, как исходит весь
каменной горючей тоской. Тонкое вибрирующее брунжанье щипцами хватало где-то под
сердцем; в такие минуты беспредельно хотелось Григорию встать, пройти в конюшню,
заседлать Гнедого и гнать его, роняя пенное мыло на глухую землю, до самого дома.

22 станицы имели каждая свое прозвище: Вешенская — Кобели (прим.авт.)