Page 131 - Тихий Дон

В пять часов побудка на уборку лошадей, чистка. За куценькие полчаса, пока
выкармливали лошадей на коновязях овсом, перекидывались короткими фразами.
— Погано тут, ребяты!
— Мочи нету!
— А вахмистр — вот сука-то! Копыты коню промывать заставляет.
— Теперя дома блины трескают, масленая…
— Девку бы зараз пошшупал, эх!
— Я, братушки, ноне во сне видал, будто косим мы с батей сено в лугу, а миру кругом
высыпало, как ромашки за гумнами, — говорил, сияя ласковыми телячьими глазами,
смирный Прохор Зыков. — Косим мы это, трава так и полегает… Ажник дух во мне играет!..
Жена теперича скажет: «Что-то мой Миколушка делает?»
— Ого-го-го! Она, брат, небось, со свекром в голопузика играет.
— Ну, уж ты…
— Да ни в жисть не стерпит любая баба, чтоб без мужа на стороне не хлебнуть.
— Об чем вы горюете? Кубыть, корчажка с молоком, приедем со службы — и нам
достанется.
На всю сотню весельчак и похабник, бессовестный и нагловатый Егорка Жарков
встревал в разговор, подмигивая и грязно улыбаясь:
— Дело известное: твой батя снохе не спустит. Кобелина добрый. Так же вот было
раз… — Он играл глазами, оглядывая слушателей. — Повадился один такой-то к снохе,
покою не дает, а муж мешается. Он ить что придумал? Ночью вышел на баз и растворил
нарошно ворота, скотина вся и ходит по базу. Он и говорит сыну: «Ты, такой-сакой, чего ж
так дверцы прикрывал? Гля: скотина вся вышла, поди загони!» Он-то думал, дескать, сын
выйдет, а он тем часом к снохе прилабунится, а сын заленился. «Поди, — шепчет жене, —
загони». Энта и пошла. Вот он лежит, слухает, а отец сполз с пригрубка и на коленях к
кровати гребется. Сын-то, не будь дурак, скалку взял с лавки и ждет. Вот это отец подполз к
кровати и только рукой лапнул, а сын его скалом кы-ы-ык потянет через лысину. «Тпрусь,
шумит, проклятый! Повадился дерюжку жевать!..» А у них телок в куренях ночевал и все
подойдет, да и жует одежду. Сын-то навроде как на телка, а сам батяню резанул и лежит,
помалкивает… Старик-то дополз до пригрубка, лежит, шишку обминает, а она взыграла с
гусиное яйцо. Вот лежал, лежал и говорит: «Иван, а Иван?» — «Чего ты, батя?» — «Ты кого
ж это вдарил?» — «Да телка», — говорит. А старик ему со слезьми: «Какой же, грит, из тебя,
к чертовой матери, хозяин будет, ежели ты так скотину бьешь?»
— А здоров ты брехать.
— На цепь тебя, рябого.
— Что за базар? Разойдись! — орал вахмистр, подходя, и казаки расходились к
лошадям, посмеиваясь и перебрасываясь шутками. После чая выходили на строевые занятия.
Урядники выколачивали домашнюю закваску.
— Пузо-то подбери, эй ты, требуха свиная!
— Равнение, на-пра-во, ша-агом…
— Взвод, стой!
— Арш!
— Эй, левофланговый, как стоишь, мать твою?..
Господа офицеры стояли в стороне и, наблюдая, как гоняют по широкому задворью
казаков, курили, иногда вмешиваясь в распоряжения урядников.
Глядя на вылощенных, подтянутых офицеров в нарядных бледно-серых шинелях и
красиво подогнанных мундирах, Григорий чувствовал между собой и ими неперелазную
невидимую стену; там аккуратно пульсировала своя, не по-казачьи нарядная, иная жизнь, без
грязи, без вшей, без страха перед вахмистрами, частенько употреблявшими зубобой.
На Григория, да и на всех молодых казаков, тяжкое впечатление произвел случай,
происшедший на третий день после приезда в имение. Учились в конном строю; лошадь
Прохора Зыкова, парня с телячье-ласковыми глазами, которому часто снились сны о