Page 136 - Тихий Дон
P. 136

— Я тебе за эту курву чертей всыплю! — обещает казачка.
                     Она  пьяна,  в  распатлаченных  космах  —  подсолнуховая  лузга,  развязаны  концы
               расписного  полушалка.  Атаманец,  затягивая  пояс,  приседает,  улыбается:  под  морщеным
               морем шаровар годовалый телок пройдет — не зацепится.
                     — Не наскакивай, Машка.
                     — Кобель проклятый! Бабник!
                     — Ну так что ж?
                     — Гляделки твои бесстыжие!
                     А рядом вахмистр в рыжей оправе бороды спорит с батарейцем:
                     — Ничего не будет! Постоим сутки — и восвояси.
                     — А ну как война?
                     — Тю, мил друг! Супротив нас какая держава на ногах устоит?
                     Рядом бессвязно скачущий разговор; немолодой красивый казак горячится:
                     — Нам до них дела нету. Они пущай воюют, а у нас хлеба не убратые!
                     — Это беда-а-а! Гля, миру согнали, а ить ноне день — год кормит.
                     — Потравят копны скотиной.
                     — У нас уж ячмень зачали косить.
                     — Астрицкого царя, стал быть, стукнули?
                     — Наследника.
                     — Станишник, какого полка?
                     — Эй, односум, забогател, мать твою черт!
                     — Га, Стешка, ты откель?
                     — Атаман гутарил, дескать, на всякий случай согнали.
                     — Ну, казацтво, держися!
                     — Ишо б годок погодить им, вышел бы я из третьей очереди.
                     — А ты, дед, зачем? Аль не отломал службу?
                     — Как зачнут народ крошить — и до дедов доберутся.
                     — Монопольку закрыли!
                     — Эх, ты, свистюля! У Марфутки хучь бочонок можно купить.
                     Комиссия начала осмотр. В правление трое казаков провели пьяного окровавленного
               казака. Откидываясь назад, он рвал на себе рубаху, закатывая калмыцкие глаза, хрипел:
                     — Я их, мужиков, в крровь! Знай донского казака!
                     Кругом, сторонясь, одобрительно посмеивались, сочувствовали:
                     — Крой их!
                     — За что его сбатовали?
                     — Мужика какого-то изватлал!
                     — Их следовает!
                     — Мы им ишо врежем.
                     — Я, браток, в тысячу девятьсот пятом годе на усмирении был. То-то смеху!
                     — Война будет — нас опять на усмиренья будут гонять.
                     — Будя! Пущай вольных нанимают. Полиция пущай, а нам, кубыть, и совестно.
                     У прилавка моховского магазина — давка, толкотня. К хозяевам пристал подвыпивший
               Томилин  Иван.  Его  увещевал,  разводя  руками,  сам  Сергей  Платонович:  компаньон  его
               Емельян Константинович Цаца пятился к дверям.
                     — Ну, цто это такое… Цестное слово, это бесцинство! Мальцик, сбегай к атаману!
                     Томилин,  вытирая  о  шаровары  потные  ладони,  грудью  пер  на  нахмуренного  Сергея
               Платоновича:
                     — Прижал  с  векселем,  гад,  а  теперя  робеешь?  То-то!  И  морду  побью,  ищи  с  меня!
               Заграбил наши казацкие права. Эх ты, сучье вымя! Гад!
                     Хуторской атаман лил масло радостных слов толпившимся вокруг него казакам:
                     — Война?  Нет,  не  будет.  Их  благородие  военный  пристав  говорили,  что  это  для
               наглядности. Могете быть спокойными.
   131   132   133   134   135   136   137   138   139   140   141