Page 314 - Тихий Дон

холодно оглядел Григория и захоронил под припухлыми веками, в узких глазницах,
прохладный свет зрачков.
— Обзнакомьтеся. Это, Гриша, почти сосед наш, усть-хоперский, Подтелков.
Григорий и Подтелков молча пожали друг другу руки. Садясь, Григорий улыбнулся
хозяину:
— Я наследил тебе — не будешь ругать?
— Не, не бойсь. Хозяйка затрет… Чай будешь пить?
Хозяин, мелкорослый, подвижной, как вьюн, щелкнул самовар обкуренным охровым
ногтем, посожалел:
— Холодный придется пить.
— Я не хочу. Не беспокойся.
Григорий предложил Подтелкову папиросу. Тот долго пытался ухватить белую, плотно
вжатую в ряд трубочку своими крупными красными пальцами; багровея от смущения,
досадливо оказал:
— Не ухвачу никак… Ишь ты, проклятая!
Он наконец-то выкатил на крышку портсигара папиросу, поднял на Григория
прижмуренные в улыбке, от этого еще более узкие, глаза. Григорию понравилась его
непринужденность, спросил:
— С каких хуторов?
— Я сам рожак с Крутовского, — охотно заговорил Подтелков. — Там произрастал, а
жил последнее время в Усть-Калиновском. Крутовской-то вы знаете — слыхал, небось? Он
тут почти рядом с Еланской гранью. Плешаковский хутор знаешь? Ну, а за ним выходит
Матвеев, а рядом уж нашей станицы Тюковновский хутор, а дальше и наши хутора, с каких я
родом: Верхний и Нижний Крутовский.
Все время в разговоре он называл Григория то на «ты», то на «вы», говорил свободно и
раз даже, освоившись, тронул тяжелой рукой плечо Григория. На большом, чуть рябоватом
выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были
приглажены расческой, возле мелких ушей взбиты, с левой стороны чуть курчавились
начесом. Он производил бы приятное впечатление, если бы не крупный приподнятый нос да
глаза. На первый взгляд, не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий
почти ощутил их свинцовую тяжесть. Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких
прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым
упорством.
Григорий с любопытством присматривался к нему, отметил одну характерную черту:
Подтелков почти не мигал, — разговаривая, он упирал в собеседника свой невеселый взгляд,
говорил, переводя глаза с предмета на предмет, причем куценькие, обожженные солнцем
ресницы его все время были приспущены и недвижны. Изредка лишь он опускал пухлые
веки и снова рывком поднимал их, нацеливаясь картечинами глаз, обегая ими все
окружающее.
— Вот любопытно, братцы, — заговорил Григорий, обращаясь к хозяину и
Подтелкову. — Кончится война — и по-новому заживем. На Украине Рада правит, у нас —
Войсковой круг.
— Атаман Каледин, — вполголоса поправил Подтелков.
— Все равно. Какая разница?
— Разницы-то нету, — согласился Подтелков.
— России-матушке мы теперя низко кланялись, — продолжал Григорий пересказ речей
Изварина, желая выведать, как отнесутся к этому Дроздов и этот здоровила из гвардейской
батареи. — Своя власть, свои порядки. Хохлов с казачьей земли долой, протянем границы —
и не подходи! Будем жить, как в старину наши прадеды жили. Я думаю, революция нам на
руку. Ты как, Дроздов?
Хозяин заюлил улыбкой, резвыми телодвижениями.
— Конешно, лучше будет! Мужики нашу силу переняли, житья за ними нету. Чтой-то