Page 394 - Тихий Дон

Номерным у Бунчука был казак с хутора Татарского Максимка Грязнов. Коня потерял
он в бою с кутеповским отрядом, с той поры безудержно запил, пристрастился к картежной
игре. Когда убили под ним коня — того самого, который бычачьей был масти, с серебряным
ремнем вдоль спины, — вынес на себе Максимка седло, пер его четыре версты и, видя, что
живым не уйти от яро наседавших белых, сорвал богатый нагрудник, взял уздечку и
самовольно ушел из боя. Объявился он уже в Ростове, вскорости проиграл в «очко»
серебряную шашку, взятую у зарубленного им есаула, проиграл оставшуюся на руках
конскую справу, шаровары, шевровые сапоги и нагишом пришел в команду к Бунчуку. Тот
его приодел, примолвил. Может, и исправился бы Максимка, да в бою, начавшемся на
подступах к Ростову, колупнула ему пуля голову, вытек на рубаху голубой Максимкин глаз,
забила ключом кровь из разверзнутой, как консервная банка, черепной коробки. Будто и не
было на белом свете вешенского казака Грязнова — конокрада в прошлом и горького
пьянюги в недавнем вчера.
Поглядел Бунчук, как корежила агония Максимкино тело, и заботливо вытер с
пулеметного ствола кровь. брызнувшую из дырявой Максимкиной головы.
Сейчас же пришлось отступать. Потащил Бунчук пулемет. Остался Максимка холодеть
на жаркой земле, выставил на солнце смуглоспинное тело с задранной на голову рубахой
(умирая, все тянул на голову рубаху, мучился).
Взвод красногвардейцев, сплошь из солдат, возвращавшихся с турецкого фронта,
укрепился на первом же перекрестке. Гололобый солдат, в полуистлевшей зимней папахе,
помог Бунчуку установить пулемет, остальные устроили поперек улочки нечто вроде
баррикады.
— Приходи видаться! — улыбнулся один бородач, поглядывая на близкое за бугорком
полудужье горизонта.
— Теперь мы им сыпанем!
— Ломай, Самара! — крикнули одному дюжему парню, отдиравшему доски от забора.
— Вон они! Метутся сюда! — крикнул гололобый, взобравшись на крышу водочного
склада.
Анна прилегла рядом с Бунчуком. Красногвардейцы густо залегли за временным
укреплением.
В это время справа, по соседнему переулку, человек девять красногвардейцев, как
куропатки по меже, промчались за стену углового дома. Один успел крикнуть:
— Скачут! Тикайте!
На перекрестке вмиг стало пустынно и тихо, а минуту спустя, опережая вихрь пыли,
вывернулся верховой казак с белой перевязью на фуражке, с прижатым к боку карабином.
Он с такой силой крутил коня, что тот присел на задние ноги. Бунчук успел выстрелить из
нагана. Казак, прилипая к конской шее, умчался назад. Солдаты, бывшие около пулемета,
топтались в нерешительности, двое перебежали вдоль забора, залегли у ворот.
Было видно, что сейчас дрогнут и побегут. Напряженное до предела молчание,
растерянные взгляды не сулили устойчивости… А из последующего осязаемо и ярко
запомнился Бунчуку один момент. Анна в сбитой на затылок повязке, растрепанная и
неузнаваемая от волнения, обескровившего ее лицо, вскочила и — винтовку наперевес, —
оглядываясь, указывая рукой на дом, за которым скрылся казак, таким же неузнаваемым
ломким голосом крикнула: «За мной!» — и побежала неверной, спотыкающейся рысью.
Бунчук привстал. Рот его исковеркало невнятным криком. Выхватил винтовку у
ближнего солдата, — чувствуя в ногах страшную дрожь, побежал за Анной, задыхаясь,
чернея от великого и бессильного напряжения кричать, звать, вернуть. Позади слышал дых
нескольких человек, топотавших следом, и всем своим существом чувствовал что-то
страшное, непоправимое, приближение какой-то чудовищной развязки. В этот миг он уже
понял, что поступок ее не в силах увлечь остальных, бессмыслен, безрассуден, обречен.
Неподалеку от угла в упор напоролся на подскакавших казаков. Разрозненный с их