Page 399 - Тихий Дон

Краснокутской станице. Население украинских слобод встречало отряд с неизменным
радушием: с охотой продавали съестные припасы, корм для лошадей, давали приют, но едва
лишь поднимался вопрос о найме лошадей до Краснокутской — украинцы мялись, чесали
затылки и отказывались наотрез.
— Хорошие деньги платим, чего ж ты нос воротишь? — допытывался Подтелков у
одного из украинцев.
— Та шо ж, а мэни своя жизнь нэ дэшевше грошей стоить.
— На что нам твоя жизнь, ты нам коней с бричкой найми.
— Ни, нэ можу.
— Почему не могешь?
— Та вы ж до казакив йидэтэ?
— Ну так что же?
— Може, зробиться яке лыхо або ще шо. Чи мэни своей худобы нэ жалко? Загублють
коней, шо мэни тоди робыть! Ни, дядько, выдчепысь, нэ пойду!
Чем ближе подвигались к Краснокутскому юрту, тем тревожней становились
Подтелков и остальные. Чувствовалась перемена и в настроении населения: если в первых
слободах встречали с радостным гостеприимством, то в последующих — к экспедиции
относились с явным недоброжелательством и настороженностью. Неохотно продавали
продукты, увиливали от вопросов. Подводы экспедиции уже не окружала, как прежде,
цветистым поясом слободская молодежь. Угрюмо, неприязненно посматривали из окон,
спешили уйти.
— Крещеные вы тут али нет? — с возмущением допытывались казаки из
экспедиции. — Что вы, как сычи на крупу, на нас глядите?
А в одной из слобод Наголинской волости Ванька Болдырев, доведенный до отчаяния
холодным приемом, бил на площади шапку оземь, — озираясь, как бы не подошел кто из
старших, кричал хрипато:
— Люди вы али черти? Что ж вы молчите, такую вашу мать? За ваши права кровь
проливаешь, а они в упор тебя не видют! Довольно совестно такую мораль распушать?
Теперь, товарищи, равенство — ни казаков, ни хохлов нету, и никакого черта лопушиться.
Чтоб зараз же несли курей и яиц, за все николаевскими плотим!
Человек шесть украинцев, слушавших, как разоряется Болдырев, стояли понуро, словно
лошади в плуге.
На горячую речь его не откликнулись ни одним словом.
— Как были вы хохлы, так вы, растреклятые, ими и остались! Чтоб вы полопались,
черти, на мелкие куски! Холеры на вас нету, буржуи вислопузые! — Болдырев еще раз ахнул
оземь свою приношенную шапку, побагровел от бесконечного презрения: — У вас снегу
средь зимы не выпросишь!
— Не лайся! — только и сказали ему украинцы, расходясь в разные стороны.
В этой же слободе у одного из казаков-красногвардейцев пожилая украинка
допытывалась:
— Чи правда, шо вы усэ будэтэ грабыть и усих чоловиков ризать?
И казак, глазом не мигнув, отвечал:
— Правда. Всех-то не всех, а стариков будем резать.
— Ой, боже ж мий! Та на шо ж воны вам нужни?
— А мы их с кашей едим: баранина теперь травяная, не сладкая, а деда подвалишь в
котел, и какой из него навар получается…
— Та то вы, мабуть, шуткуетэ?
— Брешет он, тетка! Дуру трепает! — вступил в разговор Мрыхин.
И один на один жестоко отчитал шутника:
— Ты понимай, как шутить и с кем шутить! За такие шутки как бы тебе Подтелков
ряшку не побил! Ты чего смуту разводишь? А она и в сам-деле понесет, что стариков режем.
Подтелков укорачивал стоянки и ночевки. Сжигаемый беспокойством, он стремился