Page 400 - Тихий Дон
P. 400

вперед.  Накануне  вступления  в  порт  Краснокутской  станицы  он  долго  разговаривал  с
               Лагутиным, делился мыслями:
                     — Нам, Иван, далеко идтить не след. Вот достигнем Усть-Хоперской станицы, зачнем
               ворочать дела! Объявим набор, жалованья рублей по сотне кинем, но чтоб шли с конями и со
               справой, нечего народными денежками сорить. Из Усть-Хопра так и гребанемся вверх: через
               твою    Букановскую,      Слащевскую,      Федосеевскую,     Кумылженскую,       Глазуновскую,
               Скуришенскую. Пока до Михайловки дойдем — дивизия! Наберем?
                     — Набрать — наберем, коли там все мирно.
                     — Ты уж думаешь, и там началось?
                     — А  почем  знать? —  Лагутин  гладил  скудную  бороденку,  тонким  жалующимся
               голосом говорил: — Припозднились мы… Боюсь я, Федя, что не успеем. Офицерье свое дело
               там делает. Поспешать надо бы.
                     — И так спешим. А ты не боись! Нам бояться нельзя. — Подтелков суровел глазами. —
               Людей за собой ведем, как можно бояться? Успеем! Прорвемся! Через две недели буду бить
               и белых и германцев! Аж черти их возьмут, как попрем с донской земли! — И, помолчав,
               жадно  выкурив  папироску,  высказал  затаенную  мысль:  —  Опоздаем  —  погибли  и  мы,  и
               Советская  власть  на  Дону.  Ох,  не  опоздать  бы!  Ежели  попереди  нас  докатится  туда
               офицерское восстание — все!
                     На  другой  день  к  вечеру  экспедиция  вступила  на  земли  Краснокутской  станицы.  Не
               доезжая  хутора  Алексеевского,  Подтелков,  ехавший  с  Лагутиным  и  Кривошлыковым  на
               одной из передних подвод, увидел ходивший в степи табун.
                     — Давай расспросим пастуха, — предложил он Лагутину.
                     — Идите, — поддержал Кривошлыков.
                     Лагутин  и  Подтелков,  соскочив,  пошли  к  табуну.  Толока,  выжженная  солнцем,
               лоснилась  бурой  травой.  Трава  была  низкоросла,  ископычена,  лишь  у  дороги  желтым
               мелкокустьем цвела сурепка да шелестел пушистыми метелками ядреный овсюг. Разминая в
               ладони головку престарелой полыни, вдыхая острую горечь ее запаха, Подтелков подошел к
               пастуху:
                     — Здорово живешь, отец!
                     — Слава богу.
                     — Пасешь?
                     — Пасу.
                     Старик, насупясь, глядел из-под кустистых седых бровей, покачивал чакушкой.
                     — Ну, как живете? — задал Подтелков обычный вопрос.
                     — Ничего, божьей помочью.
                     — Что новостей у вас тут?
                     — Ничего не слыхать. А вы что за люди?
                     — Служивые, домой идем.
                     — Откель же вы?
                     — Усть-хоперские.
                     — Этот самый Подтелкин не с вами?
                     — С нами.
                     Пастух, видимо испугавшись, заметно побледнел.
                     — Ты чего оробел, дед?
                     — Как же, кормильцы, гутарют, что вы всех православных режете.
                     — Брехня! Кто это распущает такие слухи?
                     — Позавчера  атаман  на  сходе  гутарил.  Слухом  пользовался,  не  то  бумагу  казенную
               получил, что идет Подтелкин с калмыками, режут вчистую всех.
                     — У вас уж атаманы? — Лагутин мельком глянул на Подтелкова.
                     Тот желтыми клыками впился в травяную былку.
                     — Надысь выбрали атамана. Совет прикрыли.
                     Лагутин хотел еще что-то спросить, но в стороне здоровенный лысый бык прыгнул на
   395   396   397   398   399   400   401   402   403   404   405