Page 51 - Тихий Дон
P. 51
лошадьми. Свешиваясь, почти падая с козел, он щелкал кнутом, взвизгивал, и запотевшие
лошади рвали постромки, вытягиваясь в струну.
— Сыпь им! Сыпь… — орал Петро.
Безусый скопцеватый Аникей подмигивал Григорию, морща голое, бабье лицо тонкой
улыбкой, взвизгивал и порол лошадей кнутом.
— Сто-ро-нись!.. — прогремел, обгоняя их, Илья Ожогин, дядя жениха по материнской
линии. За его спиной разглядел Григорий счастливое, с подпрыгивающими смуглыми
щеками лицо Дуняшки.
— Нет, погоди!.. — крикнул Аникей, вскочив на ноги, и пронзительно свистнул.
Лошади захлестнулись в бешеной скачке.
— Уп-па-па-де-ошь!.. — визжала Дарья, подпрыгивая, обнимая руками лакированные
сапоги Аникея.
— Держись!.. — ухал в стороне дядя Илья. Голос его тонул в сплошном стоне колес.
Остальные две брички, доверху набитые цветными воющими кучами людей, скакали
по дороге рядом. Лошади в кумачных, голубых, бледно-розовых попонах, в бумажных
цветах, в лентах, заплетенных в гривы и челки, в перезвяке громышков, стлались над
кочковатой дорогой, роняя шмотья мыла, и попонки над взмыленными, мокрыми спинами
хлопали, рябились, полоскаемые ветром.
У коршуновских ворот поезжанье сторожила ватага ребятишек. Увидели пыль на
дороге и сыпанули во двор.
— Едут!
— Скачут!
— За-видне-лись!
Встреченного Гетька окружили.
— Шо згуртовались? Геть, вражьи горобци! Зачулюкалы — аж глушно!
— Хохол-мазница, давай с тобой дражниться! Хохол!.. Хохол!.. Дегтярник!.. —
верещала детвора, прыгая вокруг мешочных широких шаровар Гетька.
Тот, наклоняя голову, будто в колодец засматривая, оглядывал бесновавшихся ребят и
чесал длинный тугой живот, снисходительно улыбался.
Брички с гомоном вкатили во двор. Петро повел Григория на крыльцо, следом потекли
приехавшие в поезжанье.
Из сеней в кухню дверь заперта. Петро постучался.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
— Аминь, — откликнулись из-за двери.
Петро повторил стук и слова до трех раз, ему глухо откликались.
— Разрешите взойтить?
— Милости просим.
Дверь распахнулась. Свашка — крестная мать Натальи — вдовая красивая баба,
встретила Петра поклоном и тонкой малиновой усмешкой.
— Прими, дружко, на доброе здоровие.
Она протянула стакан с мутным, не выстоявшимся квасом. Петро разгладил усы,
выпил, крякнул под общий сдержанный смех.
— Ну, свашенька, и угостила!.. Погоди, ягодка моя ежевишная, я тебя не так угощу,
еще наплачешься!..
— Извиняйте, пожалуйста, — кланялась свашка, даря Петра отточенной, с лукавцем,
улыбкой.
Пока дружко со свашкой состязались в острословии, жениховой родне, согласно
уговору, поднесли по три рюмки водки.
Наталью, уже одетую в подвенечное платье и фату, стерегли за столом. Маришка в
вытянутой руке держала скалку, Грипка задорно трясла посевкой.
Запотевший, хмельной от водки Петро с поклоном поднес им в рюмке по полтиннику.
Сваха мигнула Маришке, та — по столу скалкой: