Page 55 - Тихий Дон

Потерял, растерял
Я свой голосочек…

И в помощь — чей-то старческий, дребезжащий, как обруч на бочке, мужской голосок:

Потерял, ух, растерял, ух,
Я свой голосочек.
Ой, по чужим садам летучи,
Горькую ягоду-калину клюючи.

— Гуляем, люди добрые!..
— Баранинки опробуй.
— Прими лапу-то… муж, вон он, глядит.
— Горь-ка-а-а!..
— Дружко развязный, ишь со свахой как обходится.
— Ну, не-е-ет, ты нас баранинкой не угощай… Я, может, стерлядь им… И буду исть —
она жир-на-я.
— Кум Прошка, давай стременную чекалдыкнем.
— Так по зебрам и пошел огонь…
— Семен Гордеевич!
— А?
— Семен Гордеевич!
— Да пошел ты!
В кухне закачался, выгибаясь, пол, затарахтели каблуки, упал стакан; звон его потонул
в общем гуле. Григорий глянул через головы сидевших за столом в кухню: под уханье и
взвизги топтались в круговой бабы. Трясли полными задами (худых не было, на каждой по
пять-семь юбок), махали кружевными утирками, сучили в пляске локтями.
Требовательно резнула слух трехрядка. Гармонист заиграл казачка с басовыми
переливами.
— Круг дайте! Круг!
— Потеснитесь, гостечки! — упрашивал Петро, толкая разопревшие от пляса бабьи
животы.
Григорий, оживившись, мигнул Наталье.
— Петро зараз казачка урежет, гляди.
— С кем это он?
— Не видишь? С матерью твоей.
Лукинична уперла руки в боки, в левой — утирка.
— Ходи, ну, а то я!..
Петро, мелко перебирая ногами, прошел до нее, сделал чудеснейшее коленце, вернулся
к месту. Лукинична подобрала подол, будто собираясь через лужу шагать, — выбила дробь
носком, пошла, под гул одобрения, выбрасывая ноги по-мужски.
Гармонист пустил на нижних ладах мельчайшей дробью, смыла эта дробь Петра с
места, и, ухнув, ударился он вприсядку, щелкая ладонями о голенища сапог, закусив углом
рта кончик уса. Ноги его трепетали, выделывая неуловимую частуху коленец; на лбу, не
успевая за ногами, метался мокрый от пота чуб.
Григорию загородили Петра спины столпившихся у дверей. Он слышал лишь текучий
треск кованых каблуков, словно сосновая доска горела, да взвинчивающие крики пьяных
гостей.
Под конец плясал Мирон Григорьевич с Ильиничной, плясал деловито и серьезно, —
как и все, что он делал.
Пантелей Прокофьевич стоял на табуретке, мотал хромой ногой, чмокал языком.