Page 59 - Тихий Дон

Старое, как водится, старилось; молодое росло зеленями.
И вот как-то за вечерним чаем несказанно удивился Сергей Платонович, глянув на дочь
(Елизавета, к тому времени окончившая гимназию, успела выровняться в видную, недурную
девушку); глянул, и блюдце с янтарным чаем запрыгало в руках: «На мать-покойницу
похожа. Господи, вот сходство!»
— Лизка, а ну, повернись! — Проглядел, что дочь с самого детства разительно
напоминала мать.
…Владимир Мохов, гимназист пятого класса, узкий, болезненно-желтый паренек, шел
по мельничному двору. Они с сестрой недавно приехали на летние каникулы, и Владимир,
как всегда, с приездом пошел на мельницу посмотреть, потолкаться в толпе осыпанных
мучной пылью людей, послушать равномерный гул вальцов, шестерен, шелест скользящих
ремней. Ему льстил почтительный шепот завозчиков-казаков:
— Хозяйский наследник…
Осторожно обходя кучи бычачьего помета и подводы, рассыпанные по двору,
Владимир дошел до калитки и вспомнил, что не был в машинном отделении. Вернулся.
Возле красной нефтяной цистерны, стоявшей около входа в машинное, вальцовщик
Тимофей, весовщик, по прозвищу Валет, и помощник вальцовщика, молодой белозубый
парень Давыдка, засучив по колено штаны, месили большой круг глины.
— А-а-а, — хозяин!.. — с насмешливым приветом обратился к нему Валет.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Владимир Сергеевич!
— Что это вы?..
— А вот глину месим, — с трудом выпрастывая ноги из вязкой, пахнущей навозом
гущи, злобно усмехнулся Давыдка. — Папаша твой жалеет целковый — баб нанять, на нас
ездит. Жила у тебя отец! — добавил он, с чавканьем переставляя ноги.
Владимир покраснел. Он чувствовал к вечно улыбающемуся Давыдке, к его
пренебрежительному тону, даже к белым зубам непреодолимую неприязнь.
— Как жила?
— Так. Скупой страшно. Из-под себя ест, — просто пояснил Давыдка и улыбнулся.
Валет и Тимофей одобрительно посмеивались. Владимир почувствовал укол обиды. Он
холодно оглядел Давыдку.
— Ты, что же… значит, недоволен?
— Залезь-ка, помеси, а тогда узнаешь. Какой же дурак будет доволен? Папашку твоего
сюда бы заправить, живот-то стрясло бы!
Раскачиваясь, Давыдка тяжело ходил по кругу, высоко задирал ноги и теперь уже
беззлобно и весело улыбался. Предвкушая приятное удовлетворение, Владимир тасовал
мысли. Нужный ответ нашелся.
— Хорошо, — с расстановкой сказал он, — я передам папе, что ты недоволен службой.
Он искоса взглянул на лицо Давыдки и поразился произведенным впечатлением: губы
Давыдки жалко и принужденно улыбались, лица других нахмурились. С минуту все трое
молча месили крутевшую глину. Давыдка наконец оторвал от своих грязных ног глаза и
заискивающе-злобно сказал:
— Я ить пошутил, Володя… Ну, шутейно сказал…
— Я передам папе, что ты говорил.
Чувствуя на глазах слезы обиды и за себя, и за отца, и за Давыдкину жалкую улыбку,
Владимир прошел мимо цистерны.
— Володя! Владимир Сергеевич!.. — испуганно крикнул Давыдка и вылез из глины,
опуская штаны прямо на измазанные по колено ноги.
Владимир остановился. Давыдка подбежал к нему, тяжело дыша:
— Не говорите папаше. Нарочно сказано было… Уж простите меня, дурака… Ей-богу,
без умысла!.. Нарочно…
— Ладно. Не скажу!.. — морщась, выкрикнул Владимир и пошел к калитке.