Page 557 - Тихий Дон

нырками. Тихий гогот, кряканье, всплески воды доносило от пруда. «Можно с постоянного
прицела», — подумал Григорий, с бьющимся сердцем прижимая к плечу приклад винтовки,
беря на мушку сторожевого гусака.
После выстрела Григорий вскочил на ноги, оглушенный хлопаньем крыльев,
гагаканьем гусиной станицы. Тот гусь, в которого он стрелял, суетливо набирал высоту,
остальные летели над прудом, клубясь густою кучей. Огорченный Григорий прямо по
взвившейся станице ударил еще два раза, проследил взглядом, не падает ли какой, и пошел к
Прохору.
— Гляди! Гляди!.. — закричал тот, вскочив на седло, стоя на нем во весь рост, указывая
плетью по направлению удалявшейся в голубеющем просторе гусиной станицы.
Григорий повернулся и дрогнул от радости, от охотничьего волнения: один гусь,
отделившись от уже построившейся гусиной станицы, резко шел на снижение, замедленно и
с перебоями работал крыльями. Поднимаясь на цыпочки, приложив ладонь к глазам,
Григорий следил за ним взглядом. Гусь летел в сторону от встревоженно вскричавшейся
стаи, медленно снижаясь, слабея в полете, и вдруг с большой высоты камнем ринулся вниз,
только белый подбой крыла ослепительно сверкнул на солнце.
— Садись!
Прохор, с улыбкой во весь рот, подскакал и кинул повод Григорию. Они наметом
выскочили на бугор, промчались рысью саженей восемьдесят.
— Вот он!
Гусь лежал, вытянув шею, распластав крылья, словно обнимал напоследок эту
неласковую землю. Григорий, не сходя с коня, нагнулся, взял добычу.
— Куда же она его кусанула? — любопытствовал Прохор.
Оказалось, пуля насквозь пробила гусю нижнюю часть клюва, вывернула возле глаза
кость. Смерть уже в полете настигла и вырвала его из построенной треугольником стаи,
кинула на землю.
Прохор приторочил гуся к седлу. Поехали.
Через Дон переправились на баркасах, оставив коней в Базках.
В Вешенской Григорий остановился на квартире у знакомого старика, приказал тотчас
же жарить гуся, а сам, не являясь в штаб, послал Прохора за самогоном. Пили до вечера. В
разговоре хозяин обмолвился жалобой:
— Дюже уж, Григорий Пантелеевич, засилие у нас в Вешках начальство забрало.
— Какое начальство?
— Самородное начальство… Кудинов, да и другие.
— А что?
— Иногородних все жмут. Кто с красными ушел, так из ихних семей баб сажают,
девчатишек, стариков. Сваху мою за сына посадили. А это вовсе ни к чему! Ну хучь бы вы, к
примеру, ушли с кадетами за Донец, а красные бы вашего папашу, Пантелея Прокофича, в
кутузку загнали, — ить это же неправильно было бы?
— Конечно!
— А вот тутошние власти сажают. Красные шли, никого не обижали, а эти
особачились, остервились, ну, удержу им нету!
Григорий встал, чуть качнулся, потянувшись к висевшей на кровати шинели. Он был
лишь слегка пьян.
— Прохор! Шашку! Маузер!
— Вы куда, Григорь Пантелевич?
— Не твое дело! Давай, что сказал.
Григорий нацепил шашку, маузер, застегнул и подпоясал шинель, направился прямо на
площадь, к тюрьме. Часовой из нестроевых казаков, стоявший у входа, было преградил ему
дорогу.
— Пропуск есть?
— Пусти! Отслонись, говорят!