Page 648 - Тихий Дон

завод желтого петуха с обмороженным гребнем и как ей веселый красноармеец ответил,
размахивая петухом: «Этот петух, бабка, кукарекал против Советской власти, и мы его
присудили за это к смертной казни! Хоть не проси — сварим мы из него лапши, а тебе
взамен старые валенки оставим».
И Полюшка развела руками, показывая:
— Во какие валенки оставил! Большущие-разбольшущие и все на дырьях!
Наталья, смеясь и плача, ласкала детишек и, не сводя с дочери восхищенных глаз,
радостно шептала:
— Ах ты моя Григорьевна! Истованная Григорьевна! Вся-то ты, до капельки, на своего
батю похожа.
— А я похож? — ревниво спросил Мишатка и несмело прислонился к матери.
— И ты похож. Гляди только: когда вырастешь — не будь таким непутевым, как твой
батя…
— А он непутевый? А чем он непутевый? — заинтересовалась Полюшка.
На лицо Натальи тенью легла грусть. Наталья промолчала и с трудом поднялась со
скамьи.
Присутствовавшая при разговоре Ильинична недовольно отвернулась. А Наталья, уже
не вслушиваясь в детский говор, стоя у окна, долго глядела на закрытые ставни астаховского
куреня, вздыхала и взволнованно теребила оборку своей старенькой, вылинявшей
кофточки…
На другой день она проснулась чуть свет, встала тихонько, чтобы не разбудить детей,
умылась, достала из сундука чистую юбку, кофточку и белый зонтовый платок. Она заметно
волновалась, и по тому, как она одевалась, как хранила грустное и строгое молчание, —
Ильинична догадалась, что сноха пойдет на могилку деда Гришаки.
— Куда это собралась? — спросила Ильинична, чтобы убедиться в верности своих
предположений.
— Пойду дедушку проведаю, — не поднимая головы, боясь расплакаться, обронила
Наталья.
Она уже знала о смерти деда Гришаки и о том, что Кошевой сжег их дом и подворье.
— Слабая ты, не дойдешь.
— С передышками дотяну. Детей покормите, мамаша, а то я там, может, долго
задержусь.
— И кто его знает — чего ты там будешь задерживаться! Ишо в недобрый час найдешь
на этих чертей, прости бог. Не ходила бы, Натальюшка!
— Нет, я уж пойду. — Наталья нахмурилась, взялась за дверную ручку.
— Ну, погоди, чего ж ты голодная-то пойдешь? Сем-ка я молочка кислого положу?
— Нет, мамаша, спаси Христос, не хочу… Прийду, тогда поем.
Видя, что сноха твердо решила идти, Ильинична посоветовала:
— Иди лучше над Доном, огородами. Там тебя не так видно будет.
Над Доном наволочью висел туман. Солнце еще не всходило, но на востоке багряным
заревом полыхала закрытая тополями кромка неба, и из-под тучи уже тянуло знобким
предутренним ветерком.
Перешагнув через поваленный, опутанный повиликой плетень, Наталья вошла в свой
сад. Прижимая руки к сердцу, остановилась возле свежего холмика земли.
Сад буйно зарастал крапивою и бурьяном. Пахло мокрыми от росы лопухами, влажной
землей, туманом. На старой засохшей после пожара яблоне одиноко сидел нахохлившийся
скворец. Могильная насыпь осела. Кое-где между комьями ссохшейся глины уже показались
зеленые жальца выметавшейся травы.
Потрясенная нахлынувшими воспоминаниями, Наталья молча опустилась на колени,
припала лицом к неласковой, извечно пахнущей смертным тленом земле…
Через час она крадучись вышла из сада, в последний раз со стиснутым болью сердцем
оглянулась на место, где некогда отцвела ее юность, — пустынный двор угрюмо чернел