Page 676 - Тихий Дон

— Нет, я науку не отрицаю. Но, брат, не она в войне главное.
— А что же, Пантелеевич?
— Дело, за какое в бой идешь…
— Ну, это уж другой разговор… — Копылов, настороженно улыбаясь, сказал: — Само
собой разумеется… Идея в этом деле — главное. Побеждает только тот, кто твердо знает, за
что он сражается, и верит в свое дело. Истина эта стара, как мир, и ты напрасно выдаешь ее
за сделанное тобою открытие. Я за старое, за доброе старое время. Будь иначе, я и пальцем
бы не ворохнул, чтобы идти куда-то и за что-то воевать. Все, кто с нами, — это люди,
отстаивающие силой оружия свои старые привилегии, усмиряющие взбунтовавшийся народ.
В числе этих усмирителей и мы с тобой. Но я вот давно к тебе приглядываюсь, Григорий
Пантелеевич, и не могу тебя понять…
— Потом поймешь. Давай ехать, — бросил Григорий и направился к сараю.
Хозяюшка, караулившая каждое движение Григория, желая угодить ему, предложила:
— Может, молочка бы выпили?
— Спасибо, мамаша, времени нету молоки распивать. Как-нибудь потом.
Прохор Зыков около сарая истово хлебал из чашки кислое молоко. Он и глазом не
мигнул, глядя, как Григорий отвязывает коня. Рукавом рубахи вытер губы, спросил:
— Далеко поедешь? И мне с тобой?
Григорий вскипел, с холодным бешенством сказал:
— Ты, зараза, так и этак тебе в душу, службы не знаешь? Почему конь занузданный
стоит? Кто должен коня мне подать? Прорва чертова! Все жрешь, никак не нажрешься! А ну,
брось ложку! Дисциплины не знаешь!.. Ляда чертова!
— И чего ты расходился? — обиженно бормотал Прохор, угнездившись в седле. —
Орешь, а все зря… Тоже не велик в перьях! Что ж, мне и перекусить нельзя перед дорогой?
Ну, чего шумишь-то?
— А того, что ты с меня голову сымешь, требуха свиная! Как ты со мной обращаешься?
Зараз к генералу едем, так ты у меня гляди!.. А то привык запанибрата!.. Я тебе кто есть?
Езжай пять шагов сзади! — приказал Григорий, выезжая из ворот.
Прохор и трое остальных ординарцев приотстали, и Григорий, ехавший рядом с
Копыловым, продолжая начатый разговор, насмешливо спросил:
— Ну так чего ты не поймешь? Может, я тебе растолкую?
Не замечая насмешки в тоне и в форме вопроса, Копылов ответил:
— А не пойму я твоей позиции в этом деле, вот что! С одной стороны, ты — борец за
старое, а с другой — какое-то, извини меня за резкость, какое-то подобие большевика.
— В чем это я — большевик? — Григорий нахмурился, рывком подвинулся в седле.
— Я не говорю — большевик, а некое подобие большевика.
— Один черт. В чем, спрашиваю?
— А хотя бы и в разговорах об офицерском обществе, об отношении к тебе. Чего ты
хочешь от этих людей? Чего ты вообще хочешь? — добродушно улыбаясь и поигрывая
плеткой, допытывался Копылов. Он оглянулся на ординарцев, что-то оживленно
обсуждавших, заговорил громче: — Тебя обижает то, что они не принимают тебя в свою
среду как равноправного, что они относятся к тебе свысока. Но они правы со своей точки
зрения, это надо понять. Правда, ты офицер, но офицер абсолютно случайный в среде
офицерства. Даже нося офицерские погоны, ты остаешься, прости меня, неотесанным
казаком. Ты не знаешь приличных манер, неправильно и грубо выражаешься, лишен всех тех
необходимых качеств, которые присущи воспитанному человеку. Например: вместо того
чтобы пользоваться носовым платком, как это делают все культурные люди, ты сморкаешься
при помощи двух пальцев, во время еды руки вытираешь то о голенища сапог, то о волосы,
после умывания не брезгаешь вытереть лицо лошадиной попонкой, ногти на руках либо
обкусываешь, либо срезаешь кончиком шашки. Или еще лучше: помнишь, зимой как-то в
Каргинской разговаривал ты при мне с одной интеллигентной женщиной, у которой мужа
арестовали казаки, и в ее присутствии застегивал штаны…