Page 681 - Тихий Дон

Копылов, — но при чем тут этот англичанин? Или тебе его шлем не понравился?
— Мне он, тут, под Усть-Медведицей, что-то не понравился… ему бы его в другом
месте носить… Две собаки грызутся — третья не мешайся, знаешь?
— Ага! Ты, оказывается, против иностранного вмешательства? Но, по-моему, когда за
горло берут — рад будешь любой помощи.
— Ну ты и радуйся, а я бы им на нашу землю и ногой ступить не дозволил!
— Ты у красных китайцев видел?
— Ну?
— Это не все равно? Тоже ведь чужеземная помощь.
— Это ты зря! Китайцы к красным добровольцами шли.
— А этих, по-твоему, силою сюда тянули?
Григорий не нашелся, что ответить, долго ехал молча, мучительно раздумывая, потом
сказал, и в голосе его зазвучала нескрываемая досада:
— Вот вы, ученые люди, всегда так… Скидок наделаете, как зайцы на снегу! Я, брат,
чую, что тут ты неправильно гутаришь, а вот припереть тебя не умею… Давай бросив об
этом. Не путляй меня, я и без тебя запутанный!
Копылов обиженно умолк, и больше до самой квартиры они не разговаривали. Один
лишь снедаемый любопытством Прохор догнал было их, спросил:
— Григорий Пантелевич, ваше благородие, скажи на милость, что это такое за
животная у кадетов под орудиями? Ухи у них, как у ослов, а остальная справа —
натуральная лошадиная. На эту скотину аж глядеть неудобно… Что это за черт, за порода, —
объясни, пожалуйста, а то мы под деньги заспорили…
Минут пять ехал сзади, так и не дождался ответа, отстал и, когда поравнялись с ним
остальные ординарцы, шепотом сообщил:
— Они, ребята, едут молчаком и сами, видать, диву даются и ни черта не знают, откуда
такая пакость на белом свете берется…

XI

Казачьи сотни четвертый раз вставали из неглубоких окопов и под убийственным
пулеметным огнем красных залегали снова. Красноармейские батареи, укрытые лесом
левобережья, с самой зари безостановочно обстреливали позиции казаков и накоплявшиеся в
ярах резервы.
Молочно-белые тающие облачка шрапнели вспыхивали над обдонскими высотами.
Впереди и позади изломанной линии казачьих окопов пули схватывали бурую пыль.
К полудню бой разгорелся, и западный ветер далеко по Дону нес гул артиллерийской
стрельбы.
Григорий с наблюдательного пункта повстанческой батареи следил в бинокль за ходом
боя. Ему видно было, как, несмотря на потери, перебежками упорно шли в наступление
офицерские роты. Когда огонь усиливался, они ложились, окапываясь, и опять бросками
передвигались к новому рубежу; а левее, в направлении к монастырю, повстанческая пехота
никак не могла подняться. Григорий набросал записку Ермакову, послал ее со связным.
Через полчаса прискакал распаленный Ермаков. Он спешился возле батарейской
коновязи, тяжело дыша, поднялся к окопу наблюдателя.
— Не могу поднять казаков! Не встают! — еще издали закричал он, размахивая
руками. — У нас уж двадцати трех человек как не было! Видал, как красные пулеметами
режут?
— Офицеры идут, а ты своих поднять не можешь? — сквозь зубы процедил Григорий.
— Да ты погляди, у них на каждый взвод по ручному пулемету да патронов по ноздри,
а мы с чем?!
— Но-но, ты мне не толкуй! Зараз же веди, а то голову сымем!
Ермаков матерно выругался, сбежал с кургана. Следом за ним пошел Григорий. Он