Page 683 - Тихий Дон

или стычка с Фицхелауровым, а может быть, то и другое вместе взятое, было причиной того
настроения, которое так неожиданно сложилось у него, но только под огонь он решил
больше не идти. Он неясно думал о том, что казаков с большевиками ему не примирить, да и
сам в душе не мог примириться, а защищать чуждых по духу, враждебно настроенных к
нему людей, всех этих Фицхелауровых, которые глубоко его презирали и которых не менее
глубоко презирал он сам, — он тоже больше не хотел и не мог. И снова со всей
беспощадностью встали перед ним прежние противоречия. «Нехай воюют. Погляжу со
стороны. Как только возьмут у меня дивизию — буду проситься из строя в тыл. С меня
хватит!» — думал он и, мысленно вернувшись к спору с Копыловым, поймал себя на том,
что ищет оправдания красным. «Китайцы идут к красным с голыми руками, поступают к ним
и за хреновое солдатское жалованье каждый день рискуют жизнью. Да и при чем тут
жалованье? Какого черта на него можно купить? Разве что в карты проиграть… Стало быть,
тут корысти нету, что-то другое… А союзники присылают офицеров, танки, орудия, вон
даже мулов и то прислали! А потом будут за все это требовать длинный рубль. Вот она в чем
разница! Ну, да мы об этом еще вечером поспорим! Как приеду в штаб, так отзову его в
сторону и скажу: а разница-то есть, Копылов, и ты мне голову не морочь!»
Но поспорить так и не пришлось. Во второй половине дня Копылов поехал к
месторасположению 4-го полка, находившегося в резерве, и по пути был убит шальной
пулей. Григорий узнал об этом два часа спустя…
Наутро Усть-Медведицкую с боем заняли части 5-й дивизии генерала Фицхелаурова.

XII

Дня через три после отъезда Григория явился в хутор Татарский Митька Коршунов.
Приехал он не один, его сопровождали двое сослуживцев по карательному отряду. Один из
них был немолодой калмык, родом откуда-то с Маныча, другой — невзрачный казачишка
Распопинской станицы. Калмыка Митька презрительно именовал «ходей», а распопинского
пропойцу и бестию величал Силантием Петровичем.
Видно, немалую службу сослужил Митька Войску Донскому, будучи в карательном
отряде: за зиму был он произведен в вахмистры, а затем в подхорунжий и в хутор приехал во
всей красе новой офицерской формы. Надо думать, что неплохо жилось ему в отступлении,
за Донцом; легкий защитный френч так и распирали широченные Митькины плечи, на тугой
стоячий воротник набегали жирные складки розовой кожи, сшитые в обтяжку синие
диагоналевые штаны с лампасами чуть не лопались сзади… Быть бы Митьке по его
наружным достоинствам лейб-гвардии атаманцем, жить бы при дворце и охранять
священную особу его императорского величества, если бы не эта окаянная революция. Но
Митька и без этого на жизнь не жаловался. Добился и он офицерского чина, да не так, как
Григорий Мелехов, рискуя головой и бесшабашно геройствуя. Чтобы выслужиться, в
карательном отряде от человека требовались иные качества… А качеств этих у Митьки было
хоть отбавляй: не особенно доверяя казакам, он сам водил на распыл заподозренных в
большевизме, не брезгал собственноручно, при помощи плети или шомпола, расправляться с
дезертирами, а уж по части допроса арестованных — во всем отряде не было ему равного, и
сам войсковой старшина Прянишников, пожимая плечами, говорил: «Нет, господа, как
хотите, а Коршунова превзойти невозможно! Дракон, а не человек!» И еще одним
замечательным свойством отличался Митька: когда карателям арестованного нельзя было
расстрелять, а не хотелось выпускать живым из рук, — его присуждали к телесному
наказанию розгами и поручали выполнить это Митьке. И он выполнял, да так, что после
пятидесяти ударов у наказываемого начиналась безудержная кровавая рвота, а после ста —
человека, не ослушивая, уверенно заворачивали в рогожу… Из-под Митькиных рук еще ни
один осужденный живым не вставал. Он сам, посмеиваясь, не раз говаривал: «Ежли б мне со
всех красных, побитых мною, посымать штаны да юбки — весь хутор Татарский одел бы!».
Жестокость, свойственная Митькиной натуре с детства, в карательном отряде не только