Page 69 - Тихий Дон

Под глухой перегуд — стон распятой под каменными катками земли — думал Гришка
неясные думки, пытался и не мог поймать увиливавшие от сознания скользкие шматочки
мыслей.
С ближних и дальних гумен ползли и таяли в займище звуки молотьбы, крики
погонычей, высвист кнутов, татаканье веялочных барабанов. Хутор, зажиревший от урожая,
млел под сентябрьским прохладным сугревом, протянувшись над Доном, как бисерная змея
поперек дороги. В каждом дворе, обнесенном плетнями, под крышей каждого куреня
коловертью кружилась своя, обособленная от остальных, горько-сладкая жизнь: дед
Гришака, простыв, страдал зубами; Сергей Платонович, перетирая в ладонях раздвоенную
бороду, наедине с собой плакал и скрипел зубами, раздавленный позором; Степан
вынянчивал в душе ненависть к Гришке и по ночам во сне скреб железными пальцами
лоскутное одеяло; Наталья, убегая в сарай, падала на кизяки, тряслась, сжималась в комок,
оплакивая заплеванное свое счастье; Христоню, пропившего на ярмарке телушку, мучила
совесть; томимый ненастным предчувствием и вернувшейся болью, вздыхал Гришка;
Аксинья, лаская мужа, слезами заливала негаснущую к нему ненависть.
Уволенный с мельницы Давыдка-вальцовщик целыми ночами просиживал у Валета в
саманной завозчицкой, и тот, посверкивая злыми глазами, говорил:
— Не-е-ет, ша-ли-ишь!! Им скоро жилы перережут! На них одной революции мало.
Будет им тысяча девятьсот пятый год, тогда поквитаемся! По-кви-та-емся!.. — Он грозил
рубцеватым пальцем и плечами поправлял накинутый внапашку пиджак.
А над хутором шли дни, сплетаясь с ночами, текли недели, ползли месяцы, дул ветер,
на погоду гудела гора, и, застекленный осенней прозрачно-зеленой лазурью, равнодушно
шел к морю Дон.

IV

В конце октября, в воскресенье, — поехал Федот Бодовсков в станицу.
В кошелке отвез на базар четыре пары кормленых уток, продал; в лавке купил жене
ситцу в цветочных загогулинах и совсем собрался уезжать (упираясь в обод ногой, затягивал
супонь), — в этот момент подошел к нему человек, чужой, не станичный.
— Здравствуйте! — приветствовал он Федота, касаясь смуглыми пальцами полей
черной шляпы.
— Здравствуй! — выжидательно процедил Федот, прищуря калмыцкие глаза.
— Вы откуда?
— С хутора, не тутошний.
— А с какого будете хутора?
— С Татарского.
Чужой человек достал из бокового кармана серебряный, с лодочкой на крышке,
портсигар; угощая Федота папироской, продолжал расспросы:
— Большой ваш хутор?
— Спасибочки, покурил. Хутор-то наш? Здоровый хутор. Никак, дворов триста.
— Церковь есть?
— А как же, есть.
— Кузнецы есть?
— Ковали, то есть? Есть и ковали.
— А при мельнице слесарная имеется?
Федот взвожжал занудившегося коня, неприязненно оглядел черную шляпу и на
крупном белом лице морщины, втыкавшиеся в короткую черную бороду.
— Вам чего надо-то?
— А я в ваш хутор переезжаю жить. Сейчас вот был у станичного атамана. Вы
порожняком едете?
— Порожнем.