Page 716 - Тихий Дон

жаль моя!
Полюшка с удивлением рассматривала чинно сидевших на лавках взрослых, подойдя к
матери, огорченно спросила:
— Чего ты меня не разбудила? И чего они все собрались?
— Они пришли меня проведать… А тебя я к чему же будила бы?
— Я б тебе воды принесла, посидела бы возле тебя…
— Ну, ступай, умойся, причешись, помолись богу, а потом прийдешь, посидишь со
мной.
— А завтракать ты встанешь?
— Не знаю. Должно быть, нет.
— Ну тогда я тебе сюда принесу, ладно, маманюшка?
— Истый батя, только сердцем не в него, помягче… — со слабой улыбкой сказала
Наталья, откинув голову и зябко натягивая на ноги одеяло.
Через час Наталье стало хуже. Она поманила пальцем к себе детей, обняла их,
перекрестила, поцеловала и попросила мать, чтобы та увела их к себе. Лукинична поручила
отвести ребятишек Грипашке, сама осталась около дочери.
Наталья закрыла глаза, сказала, как бы в забытьи:
— Так я его и не увижу… — Потом, словно что-то вспомнив, резко приподнялась на
кровати: — Верните Мишатку!
Заплаканная Грипашка втолкнула мальчика в горницу, сама осталась в кухне, чуть
слышно причитая.
Угрюмоватый, с неласковым мелеховским взглядом Мишатка несмело подошел к
кровати. Резкая перемена, происшедшая с лицом матери, делала мать почти незнакомой,
чужой. Наталья притянула сынишку к себе, почувствовала, как быстро, будто у пойманного
воробья, колотится маленькое Мишаткино сердце.
— Нагнись ко мне, сынок! Ближе! — попросила Наталья.
Она что-то зашептала Мишатке на ухо, потом отстранила его, пытливо посмотрела в
глаза, сжала задрожавшие губы и, с усилием улыбнувшись жалкой, вымученной улыбкой,
спросила:
— Не забудешь? Скажешь?
— Не забуду… — Мишатка схватил указательный палец матери, стиснул его в горячем
кулачке, с минуту подержал и выпустил. От кровати пошел он, почему-то ступая на
цыпочках, балансируя руками… Наталья до дверей проводила его взглядом и молча
повернулась к стене.
В полдень она умерла.

XVII

Многое передумал и вспомнил Григорий за двое суток пути от фронта до родного
хутора… Чтобы не оставаться в степи одному со своим горем, с неотступными мыслями о
Наталье, он взял с собой Прохора Зыкова. Как только выехали с места стоянки сотни,
Григорий завел разговор о войне, вспомнил, как служил в 12-м полку на австрийском
фронте, как ходил в Румынию, как бились с немцами. Говорил он без умолку, вспоминал
всякие потешные истории, происходившие с их однополчанами, смеялся…
Простоватый Прохор вначале недоуменно косился на Григория, дивясь его
необычайной разговорчивости, а потом все же догадался, что Григорий воспоминаниями о
давнишних днях хочет отвлечь себя от тяжелых думок, — и стал поддерживать разговор и,
быть может, даже с излишним старанием. Со всеми подробностями рассказывая о том, как
пришлось ему когда-то лежать в черниговском госпитале, Прохор случайно взглянул на
Григория, увидел, как по смуглым щекам его обильно текут слезы… Из скромности Прохор
приотстал на несколько саженей, с полчаса ехал позади, а потом снова поравнялся,
попробовал было заговорить о чем-то постороннем, пустяковом по значимости, но Григорий