Page 80 - Тихий Дон

— В четверг порешили. — Прокофьевич разгладил усы. — В четверг с утра, —
повторил он, присаживаясь рядом с кроватью на сундук. — Ну, как? Не легшает все?
На лицо Ильиничны тенью легла замкнутость.
— Так же… Стреляет в суставы, ломит.
— Говорил дуре, не лезь в воду осенью. Раз знаешь за собой беду — не рыпайся! —
вскипел Прокофьевич, чертя по полу костылем широкие круги. — Аль мало баб? Будь они
трижды прокляты, твои конопи: помочила, а теперя… Бож-же-жж мой, то-то… Эх!
— Конопям тоже не пропадать. Баб не было: Гришак со своей пахал, Петро с Дарьей
где-то ездили.
Старик, дыша на сложенные ладони, нагнулся к кровати:
— Наташка как?
Ильинична оживилась, заговорила с заметной тревогой:
— Что делать — не знаю. Надысь опять кричала. Вышла я на баз, гляжу — дверь
амбарную расхлебенил кто-то. Сем-ка пойду притворю, думаю. Взошла, а она у просяного
закрома стоит. Я к ней: «Чего ты, чего, касатка?» А она: «Голова что-то болит, маманя».
Правды ить не добьешься.
— Может, хворая?
— Нет, пытала… Либо порчу напустили, либо с Гришкою чего…
— Он к этой… случаем, не прибивается опять?
— Что ты, дед! Что ты! — Ильинична испуганно всплеснула руками. — А Степан, аль
глупой? Не примечала, нет.
Старик посидел немного и вышел.
Григорий в своей горнице подтачивал напилком крюки на нарезных снастях. Наталья
смазывала их свиным растопленным жиром, аккуратно заворачивала каждый в отдельную
тряпочку. Пантелей Прокофьевич, похрамывая мимо, пытливо глянул на Наталью. На
пожелтевших щеках ее, как на осеннем листке, чахнул неяркий румянец. Она заметно
исхудала за этот месяц, в глазах появилось что-то новое, жалкое. Старик остановился в
дверях. «Эх, выхолил бабу!» — подумал, еще раз взглянув на склоненную над лавкой гладко
причесанную голову Натальи.
Григорий сидел у окна, дергая напилком, на лбу его черной спутанной челкой прыгали
волосы.
— Брось к чертовой матери!.. — багровея от приступившего бешенства, крикнул
старик и сжал костыль, удерживая руку.
Григорий вздрогнул, недоумевая поднял на отца глаза:
— Хотел вот два конца сточить, батаня.
— Брось, тебе велят! На порубку сбирайся!
— Я зараз.
— Притык в санях ни одной нету, а он — крючья, — уже спокойнее проговорил старик
и, потоптавшись около дверей (как видно, еще что-то хотел сказать), вышел. Остаток злобы
сорвал на Петре.
Григорий, надевая полушубок, слышал, как отец кричал во дворе:
— Скотина до се непоеная, чего ж ты глядишь такой-сякой?.. А это кто прикладок, что
возле плетня, расчал? Кому гутарил, чтоб не трогали крайнего прикладка?.. Потравите,
проклятые, самое доброе сено, а к весне в пахоту чем быков будешь правдать?..
В четверг, часа за два до рассвета, Ильинична разбудила Дарью:
— Вставай, пора затоплять.
Дарья в одной рубахе кинулась к печке. В конурке нашарила серники, зажгла огонь.
— Ты поскорей стряпайся, — торопил жену взлохмаченный Петро, закуривая и
кашляя.
— Наташку-то жалеют будить, дрыхнет, бессовестная. Что же, я надвое должна
разорваться? — бурчала заспанная, сердитая спросонок Дарья.
— Поди разбуди, — советовал Петро.