Page 807 - Тихий Дон

власти, об ней и речей никто не вел, бугры ее лежали везде, а зараз и щепотки не добудешь…
— Наша власть тут ни при чем, — уже спокойнее сказал Мишка. — Тут одна власть
виноватая: бывшая ваша кадетская власть! Это она разруху такую учинила, что даже соль
представить, может, не на чем! Все железные дороги побитые, вагоны — то же самое…
Мишка долго рассказывал старикам о том, как белые при отступлении уничтожали
государственное имущество, взрывали заводы, жгли склады. Кое-что он видел сам во время
войны, кое о чем слышал, остальное же вдохновенно придумал с единственной целью —
отвести недовольство от родной Советской власти. Чтобы оградить эту власть от упреков, он
безобидно врал, ловчился, а про себя думал: «Не дюже большая беда будет, ежели я на
сволочей и наговорю немножко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится
польза…»
— Вы думаете, они — эти буржуи — пальцем деланные, что ли? Они не дураки! Они
все запасы сахару и соли, огромные тыщи пудов, собрали со всей России и увезли ишо
загодя в Крым, а там погрузили на пароходы и — в другие страны, продавать, — блестя
глазами, говорил Мишка.
— Что ж они, и мазут весь увезли? — недоверчиво спросил кривой Чумаков.
— А ты думал, дед, тебе оставили? Очень ты им нужен, как и весь трудящийся народ.
Они и мазут найдут кому продать! Они бы все с собой забрали, ежели б могли, чтобы народ
тут с голоду подыхал.
— Это, конечно, так, — согласился один из стариков. — Богатые — все такие гущееды.
Спокон веков известно: чем ни богаче человек, тем он жаднее. В Вешках один купец, когда
первое отступление было, все на подводы сложил, все имущество забрал до нитки, и вот уж
красные близко подходют, а он все не выезжает с двора, одетый в шубе бегает по куреню,
щипцами гвозди из стен вынает. «Не хочу, говорит, им, проклятым, ни одного гвоздя
оставить!» Так что нехитро, что они и мазут забрали с собой.
— Так как же все-таки без соли будем? — под конец разговора добродушно спросил
старик Максаев.
— Соли наши рабочие скоро новой нароют, а пока можно на Маныч послать
подводы, — осторожно посоветовал Мишка.
— Народ не хочет туда ехать. Калмыки там шкодят, соли на озерах не дают, быков
грабежом забирают. Один мой знакомец пришел оттуда с одним кнутом. Ночью за
Великокняжеской подъехали трое оружейных калмыков, быков угнали, а ему показали на
горло: «Молчи, говорят, бачка, а то плохо помрешь…» Вот и поезжай туда!
— Прийдется подождать, — вздохнул Чумаков.
Со стариками Мишка кое-как договорился, но зато дома, и опять-таки из-за соли,
вышел у него с Дуняшкой крупный разговор. Вообще что-то разладилось в их
взаимоотношениях…
Началось это с того памятного дня, когда он в присутствии Прохора завел разговор о
Григории, да так эта небольшая размолвка и не забылась. Однажды вечером Мишка за
ужином сказал:
— Щи у тебя несоленые, хозяйка. Или недосол на столе, а пересол на спине.
— Пересола зараз при этой власти не будет. Ты знаешь, сколько у нас соли осталось?
— Ну?
— Две пригоршни.
— Дело плохое, — вздохнул Мишка.
— Добрые люди ишо летом на Маныч за солью съездили, а тебе все некогда было об
этом подумать, — с укором сказала Дуняшка.
— На чем бы это я поехал? Тебя запрягать на первом году замужества как-то неудобно,
а бычата нестоящие…
— Ты шуточки оставь до другого раза! Вот как будешь жрать несоленое — тогда
пошути!
— Да ты чего на меня взъелась? На самом деле, откуда я тебе этой соли возьму? Вот