Page 108 - Золотой телёнок

Корейко. Со всех пяти избушек, составлявших чернильный прибор “Лицом к деревне”,
были сняты бронзовые крышечки. Остап макал перо без разбору, куда попадет рука,
ездил по стулу и шаркал под столом ногами.
У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всю ночь проигрывали только
на рассвете поймал, наконец, талию. Всю ночь не вязались банки и не шла карта. Игрок
менял столы, старался обмануть судьбу и найти везучее место. Но карта упрямо не шла.
Уже он начал “выжимать”, то есть, посмотрев на первую карту, медленнейшим образом
выдвигать из-за ее спины другую, уже клал он карту на край стола и смотрел на нее
снизу, уже складывал обе карты рубашками наружу и раскрывал их, как книгу, - словом,
проделывал все то, что проделывают люди, когда им не везет в девятку. Но это не
помогало. В руки шли по большей части картинки: валеты с веревочными усиками,
дамы, нюхающие бумажные цветки, и короли с дворницкими бородами. Очень часто
попадались черные и розовые десятки В общем, шла та мерзость, которую официально
называют “баккара”, а неофициально — “бак” или “жир”, И только в тот час, когда
люстры желтеют и тухнут, когда под плакатами “спать воспрещается” храпят и
захлебываются на стульях неудачники в заношенных воротничках, совершается чудо.
Банки вдруг начинают вязаться, отвратительные фигуры и десятки исчезают, валят
восьмерки и девятки. Игрок уже не мечется по залу, не выжимает карту, не заглядывает
в нее снизу. Он чувствует в руках счастливую талию. И уже марафоны столпились
позади счастливца, дергают его за плечи и подхалимски шепчут: “Дядя Юра, дайте три
рубля”. А он, бледный и гордый, дерзко переворачивает карты и под крики:
“Освобождаются места за девятым столом! ” и “Аматорские, пришлите по полтиннику! “-
потрошит своих партнеров. И зеленый стол, разграфленный белыми линиями и дугами,
становится для него веселым и радостным, как футбольная площадка.
Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом.
Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочными усиками и королевскими
бородами, с которыми пришлось сшибиться Остапу и которые оставили след в желтой
папке с ботиночными тесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план,
круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и
глубокими ефрейторскими складками на щеках.
Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом с серебряным медвежонком
вместо ручки и стал подшивать документы. Он любил держать дела в порядке.
Последний раз полюбовался он хорошо разглаженными показаниями, телеграммами и
различными справками. В папке были даже фотографии и выписки из бухгалтерских
книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейко лежала в папке, а вместе с ней
находились там пальмы, девушки, синее море, белый пароход, голубые экспрессы,
зеркальный автомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты, где живут
добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит в белых штанах. Наконец-то
великий комбинатор нашел того самого индивида, о котором мечтал всю жизнь.

— И некому даже оценить мой титанический труд, — грустно сказал Остап, поднимаясь
и зашнуровывая толстую папку-Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский-просто
вздорный старик. А Козлевич-ангел без крыльев. Он до сих пор не сомневается в том, что
мы заготовляем рога для нужд мундштучной промышленности. Где же мои друзья, мои
жены, мои дети? Одна надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой
великий труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я меньше
миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать.

Остап вышел из-за стола, взял свою замечательную папку и задумчиво принялся
расхаживать по пустой конторе, огибая машинку с турецким акцентом,
железнодорожный компостер и почти касаясь головой оленьих рогов. Белый шрам на
горле Остапа порозовел. Постепенно движения великого комбинатора все замедлялись,
и его ноги в красных башмаках, купленных по случаю у греческого матроса, начали
бесшумно скользить по полу. Незаметно он стал двигаться боком. Правой рукой он
нежно, как девушку, прижал к груди папку, а левую вытянул вперед. Над городом
явственно послышался канифольный скрип колеса Фортуны. Это был тонкий
музыкальный звук, который перешел вдруг в легкий скрипичный унисон… И хватающая
за сердце, давно позабытая мелодия заставила звучать все предметы, находившиеся в
Черноморском отделении Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт.

Первым начал самовар. Из него внезапно вывалился на поднос охваченный пламенем