Page 66 - Золотой телёнок

Этого Лоханкин не снес. Он дернулся, словно электрический разряд пробил его во всю
длину, от подтяжек до зеленых карпеток.

— Ты самка, Варвара, — тягуче заныл он. — Ты публичная девка!
— Васисуалий, ты дурак! — спокойно ответила жена.

— Волчица ты, — продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. — Тебя я презираю. К
любовнику уходишь от меня. К Птибурдукову от меня уходишь. К ничтожному
Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты от меня уходишь!
Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица старая и мерзкая притом!
Упиваясь своим горем, Лоханкин даже не замечал, что говорит пятистопным ямбом,
хотя никогда стихов не писал и не любил их читать.
— Васисуалий! Перестань паясничать, - сказала волчица, застегивая мешок. —
Посмотри, на кого ты похож. Хоть бы умылся. Я ухожу. Прощай, Васисуалий! Твою
хлебную карточку я оставляю на столе.

И Варвара, подхватив мешок, пошла к двери. Увидев, что заклинания не помогли,
Лоханкин живо вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: “Спасите! “—порвал
карточку. Варвара испугалась. Ей представился муж, иссохший от голода, с затихшими
пульсами и холодными конечностями.
— Что ты сделал? - сказала она. - Ты не смеешь голодать!

— Буду! — упрямо заявил Лоханкин.
— Это глупо, Васисуалий. Это бунт индивидуальности.

— И этим я горжусь, — ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. - Ты
недооцениваешь значения индивидуальности и вообще интеллигенции.

— Но ведь общественность тебя осудит.
— Пусть осудит, - решительно сказал Васисуалий и снова повалился на диван.

Варвара молча швырнула мешок на пол, поспешно стащила с головы соломенный капор
и, бормоча: “взбесившийся самец”, “тиран”, “собственник”, торопливо сделала бутерброд
с баклажанной икрой.

— Ешь! — сказала она, поднося пищу к пунцовым губам мужа. - Слышишь, Лоханкин?
Ешь сейчас же. Ну!

— Оставь меня, — сказал он, отводя руку жены. Пользуясь тем, что рот голодающего на
мгновение открылся, Варвара ловко впихнула бутерброд в отверстие, образовавшееся
между фараонской бородкой и подбритыми московскими усиками. Но голодающий
сильным ударом языка вытолкнул пищу наружу.
— Ешь, негодяй! - в отчаянии крикнула Варвара, тыча бутербродом. — Интеллигент!

Но Лоханкин отводил лицо и отрицательно мычал. Через несколько минут
разгоряченная, вымазанная зеленой икрой Варвара отступила. Она села на свой мешок и
заплакала ледяными слезами.
Лоханкин смахнул с бороды затесавшиеся туда крошки, бросил на жену осторожный,
косой взгляд и затих на своем диване. Ему очень не хотелось расставаться с Варварой.
Наряду с множеством недостатков y Варвары были два существенных достижения:
большая белая грудь и служба. Сам Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба
помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции, к каковой социальной
прослойке он причислял и себя. Таким образом, продолжительные думы Лоханкина
сводились к приятной и близкой теме: “Васисуалий Лоханкин и его значение”,
“Лоханкин и трагедия русского Либерализма”, “Лоханки и его роль в русской
революции”. Обо всем этом было легко и покойно думать, разгуливая по комнате”
фетровых сапожках, купленных на Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф,
где мерцали церковным золотом корешки брокгаузовского энциклопедического словаря.