Page 93 - Золотой телёнок

Балаганов приветственно поднял руку и скорчил рожу, что, как видно, значило: “Адам,
бросьте ваши шутки! “

Тело водителя “Антилопы” сделало шаг вперед, но душа его, подстегиваемая с обеих
сторон пронзительными взглядами Кушаковского и Морошека, рванулась назад.
Козлевич тоскливо посмотрел на друзей и потупился.
И началась великая борьба за бессмертную душу шофера.
— Эй вы, херувимы и серафимы! - сказал Остап, вызывая врагов на диспут. — Бога нет!

— Нет, есть, — возразил ксендз Алоизий Морошек, заслоняя своим телом Козлевича.

— Это просто хулиганство, — забормотал ксендз Кушаковский.
— Нету, нету, — продолжал великий комбинатор, - и никогда не было. Это медицинский
факт.

— Я считаю этот разговор неуместным, — сердито заявил Кушаковский.
— А машину забирать-это уместно? - закричал нетактичный Балаганов. — Адам! Они
просто хотят забрать “Антилопу”.
Услышав это, шофер поднял голову и вопросительно посмотрел на ксендзов. Ксендзы
заметались и, свистя шелковыми сутанами, попробовали увести Козлевича назад. Но он
уперся.

— Как же все-таки будет с богом? — настаивал великий комбинатор.
Ксендзам пришлось начать дискуссию. Дети перестали прыгать на одной ножке и
подошли поближе.
— Как же вы утверждаете, что бога нет, - начал Алоизий Морошек задушевным голосом,
— когда все живое создано им!..

— Знаю, знаю, — сказал Остап, — я сам старый католик и латинист. Пуэр, соцер, веспер,
генер, либер, мизер, аспер, тенер.

Эти латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем классе частной гимназии
Илиади и до сих пор бессмысленно сидевшие в его голове, произвели на Козлевича
магнетическое действие. Душа его присоединилась к телу, и в результате этого
объединения шофер робко двинулся вперед.
— Сын мой, - сказал Кушаковский, с ненавистью глядя на Остапа, — вы заблуждаетесь,
сын мой. Чудеса господни свидетельствуют…
— Ксендз! Перестаньте трепаться! - строго сказал великий комбинатор. — Я сам творил
чудеса. Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько
дней пробыть Иисусом Христом. И все было Б порядке. Я даже накормил пятью хлебами
несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!

Диспут продолжался в таком же странном роде. Неубедительные, но веселые доводы
Остапа влияли на Козлевича самым живительным образом. На щеках шофера забрезжил
румянец, и усы его постепенно стали подниматься кверху.
— Давай, давай! - неслись поощрительные возгласы из-за спиралей и крестов решетки,
где уже собралась немалая толпа любопытных. — Ты им про римского папу скажи, про
крестовый поход.

Остап сказал и про папу. Он заклеймил Александра Борджиа за нехорошее поведение,
вспомнил ни к селу ни к городу Серафима Саровского и особенно налег на инквизицию,
преследовавшую Галилея. Он так увлекся, что обвинил в несчастьях великого ученого
непосредственно Кушаковского и Морошека. Это была последняя капля. Услышав о
страшной судьбе Галилея, Адам Казимирович быстро положил молитвенник на
ступеньку и упал в широкие, как ворота, объятья Балаганова. Паниковский терся тут же,
поглаживая блудного сына по шероховатым щекам. В воздухе висели счастливые