Page 98 - Золотой телёнок

использовал взаимный и всесторонний обман, который как-то незаметно прижился в
“Геркулесе” и почему-то носил название общественной нагрузки.

Геркулесовцы сидели на собраниях по три часа кряду, слушая унизительную болтовню
Скумбриевича.

Им всем очень хотелось схватить Егора за толстенькие ляжки и выбросить из окна с
порядочной высоты. Временами им казалось даже, что никакой общественной
деятельности вообще не существует и никогда не существовало, хотя они и знали, что за
стенами “Геркулеса” есть какая-то другая, правильная общественная жизнь. “Вот
скотина, — думали они, тоскливо вертя в руках карандаши и чайные ложечки, —
симулянт проклятый! ” Но придраться к Скумбриевичу, разоблачить его было не в их
силах. Егор произносил правильные речи о советской общественности, о культработе, о
профучебе и о кружках самодеятельности. Но за всеми этими горячими словами ничего
не было. Пятнадцать кружков, политических и музыкально-драматических,
вырабатывали уже два года свои перспективные планы; ячейки добровольных обществ,
имевшие своей целью споспешествовать развитию авиации, химических знаний,
автомобилизма, конного спорта, дорожного дела, а также скорейшему уничтожению
великодержавного шовинизма, существовали только в воспаленном воображении членов
месткома, А школа профучебы, создание которой Скумбриевич ставил себе в особенную
заслугу, все время перестраивалась, что, как известно, обозначает полную
бездеятельность. Если бы Скумбриевич был честным человеком, он, вероятно, сам
сказал бы, что вся эта работа ведется “в порядке миража”. Но в месткоме этот мираж
облекался в отчеты, а в следующей профсоюзной инстанции существование музыкально-
политических кружков уже не вызывало никаких сомнений. Школа же профучебы
рисовалась там в виде большого каменного здания, в котором стоят парты, бойкий
учитель выводит мелом на доске кривую роста безработицы в Соединенных Штатах, а
усатые ученики политически растут прямо на глазах. Из всего вулканического кольца
общественной деятельности, которым Скумбриевич охватил “Геркулес”, действовали
только две огнедышащие точки: стенная газета “Голос председателя”, выходившая раз в
месяц и делавшаяся в часы занятий силами Скумбриевича и Бомзе, и фанерная доска с
надписью “Бросившие пить и вызывающие других”, под которой, однако, не значилась
ни одна фамилия.

Погоня за Скумбриевичем по этажам “Геркулеса” осточертела Бендеру, Великий
комбинатор никак не мог настигнуть славного общественника. Он ускользал из рук. Вот
здесь, в месткоме, он только что говорил по телефону, еще горяча была мембрана и с
черного лака телефонной трубки еще не сошел туман его дыхания. Вот тут, на
подоконнике, еще сидел человек, с которым он только сейчас разговаривал. Один раз
Остап увидел даже отражение Скумбриевича в лестничном зеркале. Он бросился
вперед, но зеркало тотчас же очистилось, отражая лишь окно с далеким облаком.

— Матушка-заступница, милиция-троеручица! — воскликнул Остап, переводя дыхание.
— Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм! В нашем Черноморском
отделении тоже есть свои слабые стороны, всякие там неполадки в пробирной палатке,
но такого, как в “Геркулесе”… Верно, Шура?
Уполномоченный по копытам испустил тяжелый насосный вздох. Они снова очутились в
прохладном коридоре второго этажа, где успели побывать за этот день раз пятнадцать. И
снова, в пятнадцатый раз, они прошли мимо деревянного дивана, стоявшего у
полыхаевского кабинета.

На диване с утра сидел выписанный из Германии за большие деньги немецкий
специалист, инженер Генрих Мария Заузе. Он был в обыкновенном европейском
костюме, и только украинская рубашечка, расшитая запорожским узором, указывала на
то, что инженер пробыл в России недели три и уже успел посетить магазин кустарных
изделий. Он сидел неподвижно, откинув голову на деревянную спинку дивана и прикрыв
глаза, как человек, которого собираются брить. Могло бы показаться, что он дремлет. Но
молочные братья, не раз пробегавшие мимо него в поисках Скумбриевича, успели
заметить, что краски на неподвижном лице заморского гостя беспрестанно меняются. К
началу служебного дня, когда инженер занял позицию у дверей Полыхаева, лицо его
было румяным в меру. С каждым часом оно все разгоралось и к перерыву для завтрака
приобрело цвет почтового сургуча. По всей вероятности, товарищ Полыхаев добрался к
этому времени лишь до второго лестничного марша. После перерыва смена красок