Page 56 - Зона

И демонстративно раскрыл Сименона.
– Интересно, – сказал я, давая понять, что на врача ложится ответственность за
губительный ход болезни.
– Не задерживаю вас, – промолвил доктор.

Я напился из цинкового бачка, заглянул в ленинскую комнату.
Там в одиночестве сидел Фидель. Перед ним был опрокинутый стул. Уподобляясь
древним мастерам, Фидель покрывал изысканной резьбой нижнюю часть сиденья. При
этом он что-то напевал.

– Здорово, – говорю.
Фидель отодвинул стул. Затем гордо поглядел на свою работу. Я прочел короткое
всеобъемлющее ругательство.
– Вот, – сказал он, – крик души!
Потом спросил:

– Тебе Эдита Пьеха нравится? Только откровенно:

– Еще бы, – сказал я.
– На лицо и на фигуру?

– Ну.
– А ведь ее кто-нибудь это самое, – размечтался Фидель.

– Не исключено, – говорю.
– В женщине главное не это, – сказал Фидель, – главное – характер. В смысле –
положительные качества.. У меня была одна чувиха в Сыктывкаре, так я ей цветы дарил.
Незабудки, розы, хризантемы всяческие…
– Врешь, – сказал я.

– Вру, – согласился Фидель, – только дело же не этом. Дело в принципе… Ты в ночь
заступаешь?

– Ну.
– В шестом бараке зеки что-то химичат. Сам опер предупреждал.

– А что конкретно?
– Не знаю, ты его спроси. Какую-то поганку заворачивают. Или просто волынят…

– Хорошо бы выяснить.
– Опера спроси…

Мы прошли через казарменный двор. Новобранцы занимались строевой подготовкой.
Командовал ими сержант Мелешко. Завидев нас, он живо переменил тон.

– Что, Парамонов, – заорал сержант, – яйца мешают?!.
Отец Парамонова был литературоведом. Маршировать его сын не умел. Гимнастерку
называл сорочкой. Автомат – ружьем. Кроме того – писал стихи. С каждым днем они
звучали все похабнее…

Мы прошли вдоль уборной с распахнутой дверью. Оказались на питомнике. Просторные
вольеры были ограждены железными сетками. Там бесновались злобные караульные
собаки. Лохматая Альма от ярости грызла собственный хвост. Ее шерсть была в крови…