Page 28 - Избранное
P. 28

(такую-то, для ради бога, да только судьба у нас разная…
                     Хотел  я  было  упасть  тут  же  перед  ней,  хотел  было  сказать  что-нибудь  такое,  да
               вспомнил все, перевозмог себя.
                     — Нету, — говорю, — тебе, полячка, прощения во веки веков.

                                                      ЧЕРТОВИНКА

                     Жизнь я свою не хаю. Жизнь у меня, прямо скажу, роскошная.
                     Да  только  нельзя  мне,  заметьте,  на  одном  засиженном  месте  сидеть  да  бороденку
               почесывать.
                     Все  со  мной  чтой-то  такое  случается…  Фантазии  я  своей  не  доверяю,  но  какая-то,
               может быть, чертовинка препятствует моей хорошей жизни.
                     С германской войны я, например, рассчитывал домой уволиться. Дома, думаю, полное
               хозяйство.  Так нет,  навалилось  тут  на  меня, прямо  скажу,  за  ни  про  что  всевсякое.  Тут  и
               тюрьма,  и  сума,  и  пришлось  даже  мне,  такому-то,  идти  наниматься  рабочим  батраком  к
               своему задушевному приятелю. И это, заметьте, при полном своем семейном хозяйстве.
                     Да-с.
                     При  полном  хозяйстве  нет  теперь  у  меня  ни двора,  ни  даже  куриного  пера.  Вот оно
               какое дело!
                     А случилось вот как:
                     Из  тюрьмы  меня  уволили,  прямо  скажу,  нагишом.  Из  тюрьмы  я  вышел  разутый  и
               раздетый.
                     Ну,  думаю,  куда  же  мне  такому-то  голому  идти  —  домой  являться?  Нужно  мне
               обжиться в Питере.
                     Поступил я в городскую милицию. Служу месяц и два служу, состою все время в горе,
               только глядь-поглядь — нету двух лет со дня окончания германской кампании.
                     Ну, думаю, пора и ехать, где бы только разжиться деньжонками.
                     И вот вышла мне такая встреча.
                     Стою  раз  преспокойно  на  Урицкой  площади,  смотрю,  какой-то  прет  на  меня  в
               суконном галифе.
                     — Узнаешь ли, — вспрашивает, — Назар Ильич господин Синебрюхов? Я, говорит, и
               есть твой задушевный приятель.
                     Смотрю: точно — личность знакомая. Вспоминаю: безусловно, задушевный приятель
               — Утин фамилия.
                     Стали мы тут вспоминать кампанию, стали радоваться, а он, вижу, чего-то гордится,
               берет меня за руку.
                     — Хочешь,  —  говорит,  —  знать  мою  биографию?  Я  комиссар  и  занимаю  вполне
               прелестный пост в советском имении.
                     — Что ж,  — отвечаю,  —  дорогой мой приятель Утин, всякому свое, всякий, говорю,
               человек  дает  от  себя  какую-нибудь  пользу.  Ты  же  человек,  одаренный  качествами,  и  я
               посейчас  вспоминаю  всякие  твои  исторические  рассказы  и  переживания.  И  Пипина
               Короткого, говорю, помню. Спасибо тебе немало!
                     А он вдруг мной восхитился.
                     — Хочешь,  —  говорит,  —  поедом  ко  мне,  будем  жить  с  тобой  в  обнимку  и
               по-приятельски.
                     — Спасибо, — говорю, — дорогой приятель Утин, рад бы, да нужно торопиться мне в
               родную свою деревеньку.
                     А он вынул откуда-то кожаный бумажник, отрыл десять косых.
                     — На, — говорит, — возьми, если на то пошло. Поезжай в родную свою деревню либо
               так истрать — мне теперь все равно.
                     Взял я деньжонки и адрес взял.
                     "Что ж, — думаю, — и я ему немало сделал, а тут вполне прекрасный случай, — поеду
   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32   33