Page 44 - Избранное

галстук, Илья Иваныч сказал:
— Вот все говорят: буржуи, буржуи… Буржуям, дескать, не житье, а малина. А вот я
сам, скажем, буржуем побывал, капиталистом… А чего в этом хорошего?
— А что?
— Да как же, — сказал Спиридонов. — Нуте-ка, сами считайте. Родственники и
свойственники, которые были мои и женины, — со всеми расплевался. Поссорился. Это,
скажем, раз. В народный суд попал я или нет? Попал. Но делу гражданки Быковой. Разбор
будет. Эго, скажем, два… Жена, супруга то есть, Марья Игнатьевна, насквозь все дни сидит
на сундучке и плачет… Это, скажем, три… Налетчики дверь мне в квартире ломали или нет?
Ломали. Хотя и не сломали, но есть мне от этого беспокойство? Есть. Я, может, теперь из
квартиры не могу уйти. А если в квартире сидишь, опять плохо — дрова во дворе крадут.
Куб у меня дров куплен. Следить надо.
Илья Иваныч с отчаянием махнул рукой.
— Чего же ты теперь делать-то будешь? — спросил я.
— А я не знаю, — сказал Илья Иваныч. — Прямо хоть в петлю… Я как в первый день
получил деньги, так все и началось, все несчастья… То жил спокойно и безмятежно, то
повезло со всех концов.
А я как в квартиру с деньгами вкатился, так сразу вижу, что неладно что-то.
Родственники, конечно, вижу, колбасятся по квартире. То нет никого, а то сидят на всех
стульях. Поздравляют. Я, конечно, дал каждому для потехи по два рубля.
А Мишка, женин братишка, наибольше колбасится.
— Довольно, — говорит, — стыдно по два рубля отваливать, когда, говорит, капиталец
есть.
Ну, слово за слово, руками по столу — драка. Кто кого бьет — неизвестно. А Мишка
снял с вешалки мое демисезонное пальтишко и вышел.
Ну, расплевался я с родственниками. Стал так жить.
Купил, конечно, всякого добра. Кастрюли купил, пшена на два года. Стал думать, куда
еще деньги присобачить. Смотрю — жена по хозяйству трется, ни отдыху ей, ни сроку.
"Не дело, — думаю. — Хоть и баба она, а все-таки равноправная баба. Стоп, думаю.
Возьму, думаю, ей в помощь небольшую девчонку. Пущай девчонка продукты стряпает".
Ну, взял. Девчонка крупу стряпает, а жена, на досуге, сидит целые дни на сундучке и
плачет. То работала и веселилась, а то сидит и плачет. Ей, видите ли, на досуге всякие
несчастья стали вспоминаться, и как папа ее скончался, и как она замуж за меня вышла…
Вообще полезла ей в голову полная ерунда от делать нечего.
Дал я, конечно, супруге денег.
— Сходи, — говорю, — хотя бы в клуб или в театр. Я бы, говорю, и сам с тобой пошел,
да мне, видишь ли, за дровами последить надо.
Ну, поплакала баба — пошла в клуб. В лото стала играть. Днем плачет на досуге, а
вечером играет. А я за дровами слежу. А девчонка продукты стряпает.
А после председатель заходит и говорит:
— Ты, говорит, что ж это, сукин кот, подростков эксплуатируешь? Почему, говорит,
девчонка Быкова не зарегистрирована? Я, говорит, на тебя в народный суд подам, даром что
ты деньги выиграл…
Илья Иваныч снова махнул рукой, поправил галстук и замолчал.
— Плохо, — сказал я.
— Еще бы не плохо, — оживился Илья Иваныч. — Сижу, скажем, за пивом, а в груди
сосет. Может, сию минуту дрова у меня сперли. Или, может, в квартиру лезут… А у меня
самовар новый стоит. И сидеть неохота, и идти неохота. Что ж дома? Жена, конечно, может
быть, плачет. Девчонка Быкова тоже плачет — боится под суд идти… Мишка, женин брат,
наверное, вокруг квартиры колбасится — влезть хочет… Эх, лучше бы мне и денег этих не
выигрывать!
Илья Иваныч расплатился за пиво и грустно пожал мне руку. Я было хотел его утешить