Page 46 - Избранное
P. 46

Я, конечно, посмотрел в окно и вышел.
                     Пришел  я  домой,  лег и  лежу.  И  ужасно  скучаю  от огорчения.  Потому  что  не  брал  я
               ихние часики.
                     И  лежу  я  день  и  два  —  пищу  перестал  вкушать  и  все  думаю,  где  могли  быть  эти
               обсыпанные часики.
                     И вдруг — на пятый день — как ударит меня что-то в голову.
                     "Батюшки,  —  думаю,  —  да ихние часишки я же сам в кувшинчик с пудрой пихнул.
               Нашел на ковре, думал, медальон, и пихнул".
                     Накинул я сию минуту на себя пиджачок и, не покушав даже, побежал на улицу. А жил
               бывший граф на Офицерской улице.
                     И вот бегу я по улице, и берет меня какая-то неясная тревога. Что это, думаю, народ как
               странно ходит боком и вроде как пугается ружейных выстрелов и артиллерии? С чего бы это,
               думаю.
                     Спрашиваю у прохожих. Отвечают:
                     — Вчера произошла Октябрьская революция.
                     Поднажал я — и на Офицерскую.
                     Прибегаю  к  дому.  Толпа.  И  тут  же  мотор  стоит.  И  сразу  меня  как-то  осенило:  не
               попасть бы, думаю, под мотор. А мотор стоит… Ну, ладно. Подошел я ближе, спрашиваю:
                     — Чего тут происходит?
                     — А это, — говорят, — мы которых аристократов в грузовик сажаем и арестовываем.
               Ликвидируем этот класс.
                     И вдруг вижу я — ведут. Бывшего графа ведут в мотор. Растолкал я народ, кричу:
                     — В  кувшинчике,  —  кричу,  —  часики  ваши,  будь  они  прокляты!  В  кувшинчике  с
               пудрой.
                     А граф, стерва, нуль на меня внимания и садится.
                     Бросился я ближе к мотору, а мотор, будь он проклят, как зашуршит в тую минуту, как
               пихнет меня колосьями в сторону.
                     "Ну, — думаю, — есть одна жертва".
                     Тут Ефим Григорьевич опять снял сапог и стал с досадой осматривать зажившие метки
               на ступне. Потом снова надел сапог и сказал:
                     — Вот-с, уважаемый товарищ, как видите, и я пострадал в свое время и являюсь, так
               сказать, жертвой революции. Конечно, я не то чтобы этим задаюсь, но я не позволю никому
               над  собой  издеваться.  А  между  прочим  председатель  жилтоварищества  обмеривает  мою
               комнату  в  квадратных  метрах,  да  еще  тое  место,  где  комод  стоит,  —  тоже.  Да  еще
               издевается: под комодом, говорит, у вас расположено около полметра пола. А какие же это
               полметра, ежели это место комодом занято? А комод — хозяйский.
                     1923

                                                        АГИТАТОР

                     Сторож авиационной школы Григорий Косопосов поехал в отпуск в деревню.
                     — Ну  что  ж,  товарищ  Косоносов,  —  говорили  ему  приятели  перед  отъездом,  —
               поедете, так уж вы, того, поагитируйте в деревне-то. Скажите мужичкам: вот, мол, авиация
               развивается… Может, мужички на аэроплан сложатся.
                     — Это будьте  уверены,  — говорил  Косоносов,  —  поагитирую. Что другое, а  уж про
               авиацию, не беспокоитесь, скажу.
                     В деревню приехал Косоносов осенью и в первый же день приезда отправился в Совет.
                     — Вот, — сказал, — желаю поагитировать. Как я есть приехавши из города, так нельзя
               ли собрание собрать?
                     — Что ж, — сказал председатель, — валяйте, завтра соберу мужичков.
                     На другой день председатель собрал мужичков у пожарного сарая.
                     Григорий Косоносов вышел к ним, поклонился и, с непривычки робея, начал говорить
   41   42   43   44   45   46   47   48   49   50   51