Page 45 - Избранное

на прощанье, по он вдруг спросил:
— А чего это самое… Розыгрыш-то новый скоро ли будет? Тысчонку бы мне, этово,
неплохо выиграть для ровного счета…
Илья Иваныч одернул свой розовый галстук и, кивнув мне головой, торопливо пошел к
дому.
1923

ЖЕРТВА РЕВОЛЮЦИИ

Ефим Григорьевич снял сапог и показал мне свою ногу. На первый взгляд, ничего в ней
особенного не было. И только при внимательном осмотре можно было увидеть па ступне
какие-то зажившие ссадины и царапины.
— Заживают, — с сокрушением сказал Ефим Григорьевич. — Ничего не поделаешь —
седьмой год все-таки пошел.
— А что это? — спросил я.
— Это? — сказал Ефим Григорьевич. — Это, уважаемый товарищ, я пострадал в
Октябрьскую революцию. Нынче, когда шесть лет прошло, каждый, конечно, пытается
примазаться: и я, дескать, участвовал в революции, и я, мол, кровь проливал и собой
жертвовал. Ну, а у меня все-таки явные признаки. Признаки не соврут… Я, уважаемый
товарищ, хотя на заводах и не работал и по происхождению я бывший мещанин города
Кронштадта, но в свое время был отмечен судьбой — я был жертвой революции. Я,
уважаемый товарищ, был задавлен революционным мотором.
Тут Ефим Григорьевич торжественно посмотрел на меня и, заворачивая ногу в
портянку, продолжал:
— Да-с, был задавлен мотором, грузовиком. И не так чтобы как прохожий или там
какая-нибудь мелкая пешка, по своей невнимательности или слабости зрения, напротив — я
пострадал при обстоятельствах и в самую революцию. Вы бывшего графа Орешина не
знали?
— Нет.
— Ну, так вот… У этого графа я и служил. В полотерах… Хочешь не хочешь, а два
раза натри им пол. А один раз, конечно, с воском. Очень графы обожали, чтобы с воском. А
по мне, так наплевать — только расход лишний. Хотя, конечно, блеск получается. А графы
были очень богатые и в этом смысле себя не урезывали.
Так вот такой был, знаете ли, случай: натер я им полы, скажем, в понедельник, а в
субботу революция произошла. В понедельник я им натер, в субботу революция, а во
вторник, за четыре дня до революции, бежит ко мне ихний швейцар и зовет:
— Иди, говорит, кличут. У графа, говорит, кража и пропажа, а на тебя подозрение.
Живо! А не то тебе голову отвернут.
Я пиджачишко накинул, похряпал на дорогу — и к ним.
Прибегаю. Вваливаюсь, натурально, в комнаты.
Гляжу — сама бывшая графиня бьется в истерике и по ковру пятками бьет.
Увидела она меня и говорит сквозь слезы:
— Ах, говорит, Ефим, комси-комса, не вы ли сперли мои дамские часики, девяносто
шестой пробы, обсыпанные брильянтами?
— Что вы, — говорю, — что вы, бывшая графиня! На что, говорю, мне дамские часики,
если я мужчина? Смешно, говорю. Извините за выражение.
А она рыдает:
— Нет, — говорит, — не иначе как вы сперли, комсикомса.
И вдруг входит сам бывший граф и всем присутствующим возражает:
— Я, говорит, чересчур богатый человек, и мне раз плюнуть и растереть ваши бывшие
часики, но, говорит, это дело я так не оставлю. Руки, говорит, свои я не хочу пачкать о ваше
хайло, но подам ко взысканию, комсикомса. Ступай, говорит, отселева.