Page 47 - Избранное

дрожащим голосом.
— Так вот, этого… — сказал Косоносов, — авияция, товарищи крестьяне… Как вы
есть народ, конечно, темный, то, этого, про политику скажу… Тут, скажем, Германия, а тут
Керзон. Тут Россия, а тут… вообще…
— Это ты про что, милый? — не поняли мужички.
— Про что? — обиделся Косоносов. — Про авияцию я. Развивается, этого, авияция…
Тут Россия, а тут Китай.
Мужички слушали мрачно.
— Не задерживай! — крикнул кто-то сзади.
— Я не задерживаю, — сказал Косоносов. — Я про авияцию… Развивается, товарищи
крестьяне. Ничего не скажу против. Что есть, то есть. Не спорю…
— Непонятно! — крикнул председатель. — Вы, товарищ, ближе к массам…
Косоносов подошел ближе к толпе и, свернув козью ножку, снова начал:
— Так вот, этого, товарищи крестьяне… Строят еропланы и летают после. По воздуху
то есть. Ну, иной, конечно, не удержится — бабахнет вниз. Как это летчик товарищ
Ермилкин. Взлететь — взлетел, а там как бабахнет, аж кишки врозь…
— Не птица ведь, — сказали мужики.
— Я же и говорю, — обрадовался Косоносов поддержке, — известно — не птица.
Птица — та упадет, ей хоть бы хрен — отряхнулась и дальше… А тут накось, выкуси…
Другой тоже летчик, товарищ Михаил Иваныч Попков. Полетел, все честь честью, бац — в
моторе порча… Как бабахнет…
— Ну? — спросили мужики.
— Ей-богу… А то один на деревья сверзился. И висит, что маленький. Испужался,
блажит, умора… Разные бывают случаи… А то раз у нас корова под пропеллер сунулась.
Раз-раз, чик-чик — и на кусочки. Где роги, а где вообще брюхо — разобрать невозможно…
Собаки тоже, бывает, попадают.
— И лошади? — спросили мужики. — Неужто и лошади, родимый, попадают?
— И лошади, — сказал Косоносов. — Очень просто.
— Ишь черти, вред им в ухо, — сказал кто-то. — До чего додумались! Лошадей
крошить… И что ж, милый, развивается это?
— Я же и говорю, — сказал Косоносов, — развивается, товарищи крестьяне… Вы,
этого, соберитесь миром и жертвуйте.
— Это на что же, милый, жертвовать? — спросили мужики.
— На ероплап, — сказал Косоносов.
Мужики, мрачно посмеиваясь, стали расходиться.
1923

АРИСТОКРАТКА

Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
— Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели
чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая
аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил.
В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на
ней, зуб золоченый.
— Откуда, — говорю, — ты, гражданка? Из какого номера?
— Я, — говорит, — из седьмого.
— Пожалуйста, — говорю, — живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер.
Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи