Page 109 - «Детские годы Багрова-внука»

но я долго не мог заснуть. Беспрестанно я ожидал, что дедушка начнёт

умирать, а как смерть, по моему понятию и убеждению, соединялась с
мучительной болью и страданьем, то я всё вслушивался, не начнёт ли
дедушка плакать и стонать. Сильно я тревожился также о матери; голова
болела, глаз закрывался, я чувствовал жар и даже готовность бредить, и
боялся, что захвораю… но все уступило благотворному, целебному сну.
Проснувшись ещё до света, я взглянул на мать: она спала, и это меня очень
обрадовало. Голова и глаз перестали болеть, но зато глаз совершенно
закрылся, запух, и все ушибленное место посинело. Видно, отец еще не
приходил: постель его не была измята. Я принялся разглядывать гостиную.
Все в ней было точно так же, как и прошлого года, только стекла чудными
узорами разрисовались от сильного мороза. На досуге я дал волю своему
воображению, или, лучше сказать, соображению, потому что я именно
соображал настоящее наше положение с тем, которое ожидало нас впереди.
Разумеется, все это думалось по-детски. Я думал, что когда умрет дедушка,
то и бабушка, верно, умрет, потому что она старая и седая. Тогда мы
тетушку Татьяну Степановну увезем в Уфу, и будет она жить у нас в пустой

детской; а если бабушка не умрет, то и ее увезем, перенесем дом из Багрова
в Сергеевку, поставим его над самым озером и станем там летом жить и
удить вместе с тетушкой… Но все эти мечтанья исчезали при мысли о
дедушкиной кончине, в которой никто не сомневался. Я знал, что он желал
нас видеть, и надобно признаться, что это неизбежное свиданье наводило
на мою душу неописанный ужас. Всего больше я боялся, что дедушка
станет прощаться со мной, обнимет меня и умрёт, что меня нельзя будет
вынуть из его рук, потому что они окоченеют, и что надобно будет меня
вместе с ним закопать в землю… Конечно, такое опасение могло родиться
из рассказов о покойниках, об окоченелости их членов, но всё странно
противоречит оно моим тогдашним здравым уже понятиям об иных
предметах. Боже мой, как замирало от страха моё сердце при этой мысли!
Дыханье останавливалось, холодный пот выступал на лице, я не мог

улежать на своём месте, вскочил и сел поперёк своей постельки, даже стал
было будить сестрицу, и если не закричал, то, вероятно, от того, что у меня
не было голоса… В самое это время проснулась мать и ахнула, взглянув на
мое лицо: перевязка давно свалилась, и синяя, даже чёрная шишка над
моим глазом испугала мою мать. Мнимые страхи мои исчезли перед
действительным испугом матери, и я прибежал к ней на постель, уверяя,
что совершенно здоров и что у меня ничего не болит. Мать успокоилась и
сказала мне, что это пройдёт. Сон подкрепил ее, она поспешно встала,
оделась и ушла к дедушке. Уже стало светло; сестрица моя также