Page 110 - «Детские годы Багрова-внука»

проснулась и также сначала испугалась, взглянув на мой глаз, но его

завязали, и она успокоилась. Она нисколько не боялась дедушки, очень
сожалела о нём и сама желала идти к нему. Её бодрость и привязанность к
дедушке пристыдили и ободрили меня. Мать скоро воротилась и сказала,
что дедушка уже очень слаб, но ещё в памяти, желает нас видеть и
благословить. Как я ни старался овладеть собою, но не мог скрыть своего
страха и даже побледнел. Мать старалась ободрить меня, говоря: «Можно
ли бояться дедушки, который едва дышит и уже умирает?» Я подумал, что
того-то я и боюсь, но не смел этого сказать. Она повела нас в горницу к
дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно
и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах сидела
бабушка, а в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели от
слёз. Он наклонился к уху больного и громко сказал: «Дети пришли
проститься с вами». Дедушка открыл глаза, не говоря ни слова, дрожащею
рукой перекрестил нас и прикоснулся пальцами к нашим головам; мы
поцеловали его исхудалую руку и заплакали; все бывшие в комнате

принялись плакать, даже рыдать, и тут только я заметил, что около нас
стояли все тётушки, дядюшки, старые женщины и служившие при дедушке
люди. Страх мой совершенно прошёл, и в эту минуту я вполне
почувствовал и любовь и жалость к умирающему дедушке. В комнате были
нестерпимый жар и духота; мать скоро увела нас в гостиную, где мы с
сестрицей так расплакались, что нас долго не могли унять. Чтоб рассеять
нас, мать позвала к нам двоюродных наших сестриц. Они были гораздо
спокойнее и встретили нас ласково; мы сами несколько успокоились и
разговорились с ними. Мы проговорили так до обеда, который происходил
обыкновенным порядком в зале; кушаний было множество, и, кроме моей
матери и отца, который и за стол не садился, все кушали охотно и
разговаривали довольно спокойно, только вполголоса. После обеда
сестрицы зашли к нам в гостиную, и я принялся очень живо болтать и

рассказывать им всякую всячину. Бессознательно я хотел подавить в себе
пустыми разговорами постоянное присутствие мысли о дедушкиной
смерти. Мать беспрестанно уходила к больному и позволила нам идти в
горницу к двоюродным сёстрам. Проходить к ним надобно было через
коридор и через девичью, битком набитую множеством горничных девушек
и девчонок; их одежда поразила меня: одни были одеты в полосущатые
платья, другие в телогрейки с юбками, а иные были просто в одних
рубашках и юбках; все сидели за гребнями и пряли. Это была для меня
совершенная новость, и я, остановясь, с любопытством рассматривал, как
пряхи, одною рукою подёргивая льняные мочки, другою вертели веретёна с