Page 131 - «Детские годы Багрова-внука»

не будет вредна ваша любовь». Я обнял мать, плакал на её груди и шептал:

«Я сам бы умер, если б вы умерли». Видно, мать почувствовала, что её
слишком волнует свиданье с нами, потому что вдруг и торопливо сказала:
«Подите к братцу: его скоро будут крестить». Мы прямо пошли к братцу.
Его только что вымыли, одели в новую распашонку, завернули в новую
простынку и в розовое атласное одеяльце; он, разумеется, плакал; мне
стало жалко, но у груди кормилицы он сейчас успокоился. Видя
приготовления к крестинам и слыша, что говорят о них, я попросил
объяснения этому, неслыханному и невиданному мною, делу. Мне
объяснили, и я захотел непременно быть крестным отцом моего братца.
Мне говорили, что этого нельзя, что я маленький, что у меня нет кумы, но
последнее препятствие я сейчас преодолел, сказав, что кумой будет моя
сестрица. Видя моё упорство и не желая довести меня до слёз, меня
обманули, как я после узнал, то есть поставили вместе с сестрицей рядом с
настоящими кумом и кумою. Крещение, символических таинств которого я
не понимал, возбудило во мне сильное внимание, изумление и даже страх:
я боялся, что священник порежет ножницами братцыну головку, а

погружение младенца в воду заставило меня вскрикнуть от испуга… Но я
неотступными просьбами выпросил позволение подержать на своих руках
моего крёстного сына – разумеется, его придерживала бабушка-
повитушка, – и я долго оставался в приятном заблуждении, что братец мой
крёстный сын, и даже, прощаясь, всегда его крестил.
Через несколько дней нас перевели из столовой в прежнюю детскую
комнату. Мать поправлялась медленно, домашними делами почти не
занималась, никого, кроме доктора, Чичаговых и К. А. Чепруновой, не
принимала; я был с нею безотлучно. Я читал матери вслух разные книги
для её развлеченья, а иногда для её усыпленья, потому что она как-то мало
спала по ночам. Книги для развлеченья получала она из библиотеки С. И.
Аничкова; для усыпленья же употреблялись мои детские книжки, а также
Херасков и Сумароков. В числе первых особенно памятна мне «Жизнь

английского философа Клевеланда», кажется, в пятнадцати томах, которую
я читал с большим удовольствием. Кроме чтенья, я очень скоро привык
ухаживать за больною матерью и в известные часы подавать ей лекарства,
не пропуская ни одной минуты; в горничной своей она не имела уже частой
надобности, я призывал её тогда, когда было нужно. Мать была очень этим
довольна, потому что не любила присутствия и сообщества слуг и
служанок. Мысль, что я полезен матери, была мне очень приятна, я даже
гордился тем. Часто и подолгу разговаривая со мною наедине, она, кажется,
увидела, что я могу понимать её более, чем она предполагала. Она стала