Page 137 - «Детские годы Багрова-внука»

рыбу: в стари́це, тихой и довольно глубокой, брала крупная, а с другой

стороны, где Бугуруслан бежал мелко и по чистому дну с песочком и
камешками, отлично клевали пескари; да и сидеть под тенью берёз и лип,
даже без удочки, на покатом зелёном берегу, было так весело, что я и
теперь неравнодушно вспоминаю об этом времени. Остров был также
любимым местом тётушки, и она сиживала иногда вместе со мной и удила
рыбку: она была большая охотница удить.
Наконец кончилась стукотня топоров, строганье настругов и
однообразное шипенье пил; это тоже были для меня любопытные
предметы: я любил внимательно и подолгу смотреть на живую работу
столяров и плотников, мешая им беспрестанными вопросами. Комната
моей матери, застроенная дедушкой, была совершенно отделана. Мать
отслужила молебен в новой горнице, священник окропил новые стены
святою водою, и мы перешли в новое жильё. Под словом мы я разумею
мать, отца и себя. Сестрица и маленький братец поселились в бывшей
тётушкиной угольной, а теперь уже в нашей детской комнате. Спальня
матери, получившая у прислуги навсегда имя «барыниной горницы», была

ещё веселее, чем бывшая угольная, потому что она была ближе к реке.
Растущая под берегом развесистая молодая берёза почти касалась её стены
своими ветвями. Я очень любил смотреть в окно, выходившее на
Бугуруслан: из него виднелась даль урёмы Бугуруслана, сходившаяся с
урёмою речки Кармалки, и между ними крутая и голая вершина Челяевской
горы.
Отец точно был занят хозяйством с утра до вечера. Каждый день он
ездил в поле; каждый день ходил на конный и скотный двор; каждый день
бывал и на мельнице. Приезжал из города какой-то чиновник, собрал всех
крестьян, прочёл им указ и ввёл моего отца во владение доставшимся ему
именьем по наследству от нашего покойного дедушки. Потом всех крестьян
и крестьянок угощали пивом и вином; все кланялись в ноги моему отцу, все
обнимали, целовали его и его руку. Многие плакали, вспоминая о покойном

дедушке, крестясь и говоря: «Царство ему небесное». Я один был с отцом;
меня также обнимали и целовали, и я чувствовал какую-то гордость, что я
внук моего дедушки. Я уже не дивился тому, что моего отца и меня все
крестьяне так любят; я убедился, что это непременно так быть должно: мой
отец – сын, а я – внук Степана Михайлыча. Мать ни за что не согласилась
выйти к собравшимся крестьянам и крестьянкам, сколько ни уговаривали
её отец, бабушка и тётушка. Мать постоянно отвечала, что «госпожой и
хозяйкой по-прежнему остается матушка», то есть моя бабушка, и велела
сказать это крестьянам; но отец сказал им, что молодая барыня нездорова.