Page 139 - «Детские годы Багрова-внука»

Наконец приехали Чичаговы. Искренняя, живая радость матери

сообщилась и мне; я бросился на шею к Катерине Борисовне и обнял её,
как родную. Видно, много выражалось удовольствия на моем лице, потому
что она, взглянув на мужа, с удивлением сказала: «Посмотри, Петр Иваныч,
как Серёжа нам обрадовался!» Петр Иваныч в первый раз обратил на меня
своё особенное вниманье и приласкал меня; в Уфе он никогда не говорил
со мной. Его доброе расположение ко мне впоследствии росло с годами, и
когда я был уже гимназистом, то он очень любил меня. Мать Екатерины
Борисовны, старушка Марья Михайловна Мертваго, которую и покойный
дедушка, как мне сказывали, уважал, имела славу необыкновенно тонкой и
умной женщины. Она заняла и заговорила мою бабушку, тётушку и отца
своими ласковыми речами, а моя мать увела Чичаговых в свою спальную, и
у них начались самые одушевлённые и задушевные разговоры. Даже мне
приказано было уйти в детскую к моей сестрице. Приезд Чичаговых
оживил мать, которая начинала скучать. Дня через три они уехали, взяв
слово, что мы приедем погостить к ним на целую неделю.
В Багрове каждый год производилась охота с ястребами за

перепёлками, которых все любили кушать и свежих и соленых. В этот год
также были вынуты из гнезда и выкормлены в клетке, называвшейся
«садком», два ястреба, из которых один находился на руках у Филиппа,
старого сокольника моего отца, а другой – у Ивана Мазана, некогда
ходившего за дедушкой, который, несмотря на то, что до нашего приезда
ежедневно посылался жать, не расставался с своим ястребом и вынашивал
его по ночам. Ястребами начали травить, и каждый день поздно вечером
приносили множество жирных перепёлок и коростелей. Мне очень
хотелось посмотреть эту охоту, но мать не пускала. Наконец отец сам
поехал и взял меня с собой. Охота мне очень понравилась, и, по уверению
моего отца, что в ней нет ничего опасного, и по его просьбам, мать стала
отпускать меня с Евсеичем. Я очень скоро пристрастился к травле
ястребочком, как говорил Евсеич, и в тот счастливый день, в который

получал с утра позволенье ехать на охоту, с живейшим нетерпеньем ожидал
назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп или
Мазан, выспавшись после раннего обеда, явится с бодрым и голодным
ястребом на руке, с собственной своей собакой на верёвочке (потому что у
обоих собаки гонялись за перепёлками) и скажет: «Пора, сударь, на охоту».
Роспуски уже давно были запряжены, и мы отправлялись в поле. Я не
только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил
всё в охоте: как собака, почуяв след перепёлки, начнет горячиться, мотать
хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она